- на юге из клюквы делают только соусы к мясу и морсы, - пасторальное спокойствие в тюремной клетке с запертыми внутри хищниками. - хотя последние чаще везут с вашего дикого края. вкуснее, - смотрит почти хитро, безобидно совсем поерничал, а сам будто гладит ладонью по кудрявому загривку, поощряя щепотку гордости за родину. у робба улыбка не сходит с сияющей мордахи, у робба любой повод малейший сопровождается прикосновением, у робба фон лучистый, светлый, наполняет небольшую кухню тем самым недостающим в бесконечной зиме солнцем, разгоняет тени по углам и бережно дышит теплой пастью.

и только имя твоё я в кармане ношу
никому не расскажу не поведаю быль робб. робб. робб. робб. робб. робб. робб.
сколько раз он повторил его имя за ночь? проговаривал, уговаривал, смаковал на искусанных губах и менялся им с такими же искусанными чужими. прошедшее всплывает квадратами полароидных снимков с толстой белой рамкой и один кадр пронзительней другого.
все произошло совершенно иначе. не было неистовой ебли-самоудовлетворения о красивое голодное тело; не было ядовитой до шипения кислоты тирады после, от которой мертвеет взгляд и каждый раз будто что-то умирает на дне синего озера. было... хорошо. джейме не хватало сил после болезни и робб понял, неловко, но старательно взбираясь верхом, а после тонко и сладко скулил, напрягая мокрые от пота колени под ритмом поддерживающих его ладоней. было много поцелуев. слишком. было много шепота. от обоих. не было ебли и траха, это был очень откровенный, долгий и  честный секс.
джейме не занимается любовью ни с кем, кроме серсеи. джейме никогда не видит изумрудного отблеска в глазах единоразовых партнеров, не ловит визуальные миражи светлых прядей. джейме не произносит ничьих имен, кроме имени сестры. джейме не считает случайный уан найт стенд за измену. измена тела ничто по сравнению с изменой чувствами. он верен серсе...
семеро, что он, блядь, делает?
если по пунктам, то просыпается, лезет языком в чужой рот, членом в чужую ладонь, тяжелыми лапами  обнимает чужое тело, шепчет чужое имя и из этих же чужих рук принимает объятия и завтрак. улыбается. смотрит внимательно, немного удивленно, неотрывно.
сука, тепло смотрит.
робб удачно покидает стены, оставляя джейме наедине с гудящей вопросами головой. оттягивает рукава свитера, прячет мерзнущие лапы, греет их чашкой с кофе и смотрит в окно. тюрьма растеряла фасадные очертания клетки, молодой волк обронил желание укусить как можно больнее. пока мыл посуду, пока умещал кошачью тушу на диване, пока вяз в густом гречишном меде воспоминаний, кутался не столько в серую шерсть, сколько в знакомый запах.
серсея. тирион. тайвин. войска столицы. гибкая граница. гибнущие люди с обеих сторон. джейме рвет горло потрескивающей гвоздикой, выдыхает дым ноздрями тем самым вымершим драконом.
джейме думает о том, что попросит привезти гитару.
попросит. не потребует?
133 страница, 11 строка сверху. складывает буквы вместе и ежится, отбрасывая издание в красных латах как можно дальше.
мы в книге бедствий на одной строке
ты ляжешь в величавую могилу.
в могилу? нет, в сияющий чертог.

не дом, не ждет, не думает, но... робб обещал вернуться быстро. обманчиво-вальяжными шагами меряет помещение, скупо стреляет картечью зелени в окна, лапы на груди скрещивает будто совсем не обороняется. сейчас он придет вместе с клюквой. потом уедет, но сейчас должен вернуться. пальцы обмораживаются даже в кулаке из рукавов шерстяной ткани. замирает вновь у двери, не думает, выкинул.
дергает ручку на себя бесстрашно и с полным правом. он же теперь имеет право, да?
злобная хищная зверюга встречает на пороге низким рокотом, выгнувшейся спиной и сочащейся земляничной слюной пастью. быстро возвращает в реальность зрелище, бьет тупым массивным носком сапога под ребра и контрольным в челюсть - расслабился, ланнистер, да? здесь не курорт, не бордель и даже не спальня губернатора республики. уже забыл подвальную батарею, рой красных точек на теле и полный отрез от мира.
какое сегодня число?

робб в машине. его видно сквозь требовательное рычание, проем и дисбаланс белого. морозный ветер жадным языком лезет на открытые участки тела пробует задрать свитер и похотливо облизать юго-западного рыцаря без лат. от кивка скребет что-то.
внутри.
лезвием вдоль кожи, собирается в солнышке, травит глотку невысказанным вопросом и беспричинным беспокойством. джейме вспоминает кусками свои сны, завязывает их узлом и давит глубже, отмахивает, прячет, чтобы в момент появления робба... задохнуться.
холодный нос беспомощно ищет укрытие в крупном плече. сорванное изо рта медленно ввинчивается в висок, проталкивается по трахее к мотору и там начинает усиленно бить. в горсти шуршит пластик и катаются маленькие шарики, дверь со страшным монстром закрыта и они оба здесь. вместе.
но ебанный нахуй...

кольцо рук смыкается на вздрагивающих плечах. джейме видит перед собой ловкого малого, повисшего на руках на карнизе. его испуганные шокированные глаза распахнуты так широко. падение - всегда страшно, особенно для ребенка.
но этот ребенок больше не упадет никуда и никогда.
- сжег?... - плесневелый ком в горле отдает бензином; глотает, едва давя рвотный рефлекс.
сожгите их всех! сожгите их всех! сожгите их всех!

только имя твоё леденцом за щекой
одинокий путь мой скрасит долгой зимой

- иди сюда, - шаг, шаг, скрип воды по полу, шорох пальто, стягиваемого с чужих плеч. диван, посадить, джейме опускает зад на журнальный напротив, тянет тающее снегом лицо обратно в плечо. руки-ремни обвивают, защелкиваются пряжкой, треугольник носа зарывается в черные кудри.
ищет силы спросить, сказать, что-то вербальное. вспышка осознания -
король севера остался за дверью. здесь мальчишка ревет ему в плечо в скорби по братьям.
если что-то случится  тирионом не факт, что джейме не будет искать укрытия.
снова похожи, снова одно и такое понятное, знакомое. и нет бы радоваться психическому сбою врага, сокращению популяции семьи революционеров, а лев... лев гладит, сжимает, притягивает и дает возможность сжать кулаки на предплечьях, моросить ключицу водой, вздрагивать в руках и стараться не дрожать в ответ.
- на войне гибнут не только солдаты. в процентном соотношении их больше, но потери мирных больнее. они ни в чем не виноваты, не начинали боя и не получат за это даже посмертной славы,  - голос глух и немного отдает звездами на погонах. если что-то случится с мирцеллой или томменом, не факт, что джейме не будет искать плеча.
давит еще сильнее, жмет с силой, впаивает в себя, покрывает кудри следами губ.
- кэт тоже была в винтерфелле? диверсия? особняк оставили без охраны? теон же... он же невратичный дрочер с непомерными амбициями и трусостью зайца. вы с детства вместе, как бра...
и давится. слишком много вопросов. слишком много запаха горелого мяса и свиста падения. джейме права не имеет ничего говорить о брандоне, но почему-то...

а дальше? что будет дальше?  мы побежим по ромашковому полю: твои сестры к тебе, я к серсее и яркое солнце будет улыбаться нам с безоблачного неба, которое больше никогда не увидит войны? кэт забудет смерть неда, твой мелкий вскочит на здоровые ножки, с меня снимут клеймо ублюдка, а север и королевская гавань зайдутся в счастливом танце вечной дружбы на фоне светлого будущего страны?
ланнистер сглатывает образы и рваные картины, берет в ковш обеих ладоней заплаканное лицо, мажет большими под веками, стирая воду и тычется лбом в лоб.
ничего не отвечай. я ни о чем не буду думать.
просто время застывает и двое остаются делить одно горе на двоих.

спектакль окончен и гаснет свет. на фразе робба падает занавес, рвутся картонные декорации и снова золотой лев в четырехзвездочной золотой клетке сквозь прутья смотрит на своего надзирателя.
что извинения? изменят фамилию джейме? отменят только инвалидность брана или воскресят его из пепла? а может закончат войну, поднимут из могилы неда, всех солдат и мирных, что каждый день погибают на этой бессмысленной войне?
робб сам говорил, что уже ничего нельзя остановить. джейме сам уже понял, что даже капитуляция севера не остановит жажду сторон разорвать континент на две половины и лишь меряются на кусок побольше. джейме сжимает кулаками воздух, смотрит на закрывшуюся дверь ванной и слепо шарит по столу в поисках пачки сигарет.
робб снова прав. не джейме он может лить слезы в плечо. не в его руках искать утешения. эти два мира не могут пересечься, как бы идеально не складывались в очень честном и пылком сексе. джейме кладет на язык фильтр с привкусом вишни, поджигает гвоздичные веточки, вдыхает в себя аромат, плотно ассоциирующийся с молодым старком и спотыкается о разницу лет.
впервые.
лестница ступени поднимает все выше. туман рассеивается и реальность проступает уродливыми чертами. всего несколько часов было иначе. было сладкое забытье как густая травяная настойка, что мягко лижет пищевод, затягивает пеленой сознание и позволяет наслаждаться моментом.
ланнистер совсем дурак конченый. он добровольно спит с самоубийцей, тюремщиком, врагом и предателем родины. он видит на его лице изумрудный отблеск, золотые пряди и зовет по имени.
что бран сделал джейме и серсее?
сука....
семья - превыше всего. разве этот девиз не для них обоих?
волчонок возвращается. ресницы слиплись, под веками и на носу красные пятна, кудри тяжелы от воды, губы налились вишней и вздрагивают в попытке улыбки. робб так красиво плачет, но так неправильно отзывается это под бронником. падает снова в руки, внахлест, крепче. давит в себя и чувствует странное  - резь невыносимую вдоль груди, чуть левее центра, сжатие ледяной хвати вокруг горячего сердца. так больно, что жмурится, дышать забывает, пережить бы спазм нечеловеческий, что едва не стонет. держится.
по чуть дышит.
лезет пятерней в гриву кудрявую, тянет от плеча, вынуждает на себя смотреть.  дает из пальцев прикуренную фильтром в рот. снова одна на двоих, как тогда. как всегда.
- сам. тот, кто выносит приговор, сам заносит меч, - и снова ударился о мгновенно выросшую ступень почти до плеч в высоту. конечно же старк знает, чьи это слова. а знает ли, что это джейме взял нэда под арест и это его люди успели прострелить ему колено при задержании?
нет ни одной реальности, где между ними не висело таких чувствительных растяжек, что непременно оторвет конечности.
робб сдохнет на этой войне. ладонь вжимается в щеку, отирает большим пальцем влагу под глазом, удерживает рыдающее лицо.
джейме малодушно хочет, чтобы вчерашняя ночь и сегодняшнее утро зациклилось днем сурка и повторялось вновь и вновь.
- но тебе нельзя туда ехать. ты нужен на передовой, ты - лицо этой войны, знамя, символ, - говорит горячо, торопливо, немного суетливо, будто в короткий период человечности дает указания как опытный генерал молодому. - пошли своих вассалов отбить винтерфел. глава без своего дома подрывает собственный авторитет. возьми проверенных и оперативных, ставь жесткие сроки и прикажи доставить теона живым, всех остальных аннигилировать. только так твои люди не разочаруются в тебе, только это даст кэт чувство отмщения. тебе не станет легче. но ты это переживешь.
и выдыхает. смотрит в упор прямо, серьезно, почти больно.
- тебе надо уехать отсюда. появиться перед своими офицерами, показать, что ты не сломан и позволить им проявить сочувствие и уважение. и зарядить их своим видом продолжать. генерала армии может остановить только собственная смерть. все остальные причины - ничтожны.
ланнистер выдыхает, вторым ковшом ладони обнимает доверчиво устремленное к себе лицо.
- езжай.
сглатывает. добавляет так тихо, чтобы показалось лишь реальностью.
- я буду ждать тебя здесь...

если не сбиваться с ритма, то можно управлять временем. можно его чувствовать, считать, следить за ним - ускользающим, хитрым, коварным - самой безжалостной единицей измерения. если не спотыкаться о мысли, то можно отсчитать несколько часов.
если посмотреть со стороны, то можно понять. что лев тронулся.
сидит мужчина на диване. молчит, смотрит в окно, не двигается. только средним и указательным пальцем ритмично и мягко постукивает по поверхности журнального столика. почти безупречно попадает, синхронизируется с секундами.
мужчина считает секунды, переводит их в минуты, переводит в часы. молча. недвижимо. долго. слишком долго, чтобы это выглядело или свительствовало о его психической уравновешенности.
мужчина смотрит на снег, а снег оседает на его плечах в шерсти толстой вязки. вьет гнезда в начавших паутиниться морщинами уголках глаз, сбрызгивает россыпью на ресницах и бровях, наметает сугроб на сердце. мужчина смотрит в окно, потому что не может больше смотреть на дверь. он пытался читать, смотреть фильмы, чем-то заниматься, но ничего, кроме физических упражнений, не отвлекало достаточно надолго, чтобы не смотреть на дверь. поймал себя на том, что не запоминает текста на страницах, зато может в подробностях перечислить все микротрещины и сколы на двери. не следит за сюжетом на экране, но в точности может перечислить все оттенки покрытия двери в разное время суток.
он ждет. он так ждет, как никогда и никого. как не ждут жены мужей с фронта. матери сыновей, осажденные города мира. он ждет свое спасение от сумасшествия. свой антидепрессант. очеловечивание времени. разрушителя заточения.
он ждет своего тюремщика чтобы ненадолго забыться, что сидит в тюрьме.
он не трогал эту дверь. за нею - зверь. зверь ненавидит взаимно. зверь олицетворяет тюрьму. указывает на место джейме в этом мире.
этот дом никогда не станет домом. этот дом всегда будет клеткой, подвалом, запертой комнатой, тюремной камерой. даже когда старк тут, дом не меняется. лишь чуть-чуть мимикрирует. о б м а н ы в а е т.
джейме ждет и не знает, сколько времени он ждет. не замечает, как гаснет день и генерал оказывается в полной темноте. и продолжает настукивать секунды.

скрип колес не слышит, но чувствует по неясному трепету в груди, замиранию под солнышком.
прислушивается.
не шевелится.
боится спугнуть.
возня, далекий-далекий скрип снега и иллюзия голоса.
сидеть больше не может. сбился с ритма под пальцами и потерялся в счете. сколько часов он насчитал? уже бесполезно, уже ноги несут к двери, уже замирает перед оной и дарит все органы чувств в угоду слуху.
глохнет от биения мотора в груди, едва слышит лязганье резиновых подошв по заснеженным ступенькам.
л о в и т едва видит.
и мотор перестает рваться, позволяет еще немного пожить. джейме закрывает глаза прежде чем ткнуться носом в холодные, заснеженные кудри, прежде чем его кожу обожжет талая вода. он пытается не видеть золотого блеска, зеленого отблеска в глазах, тщательно выверяет и проговаривает про себя правильные буквы в правильном порядке.
- робб, - а получилось без звука. молча, только челюсть совершила два движения.
тает иней на губах под поцелуем. не дал замерзнуть, отогревает очарованностью именно вот этим растерянным морганием. перед ним было гордость послушного песи, что выполнил команду и хвастается, а теперь снова это выражение. ему важно знать, как джейме здесь. в ожидании чуда. в плену. в очень дорогой и удобной, но клетке. ланнистер больше не может об этом думать и по очереди смотрит то на чехол, то на рюкзак, а затем останавливается на небесных глазах, устремленных только на себя.
оказывается, на севере бывает чистое, безоблачное голубое небо. оказывается, это небо так давно было рядом, а льву не хватило зоркости его распознать сразу.
есть только объятия. долгожданные. крепкие.
- ты теплый даже с улицы, - это уже когда смог выпустить из объятий и сжал ладони в своих. - кроме рук.
тут же тянет себе под свитер. даже без сексуального подтекста, точно для того, чтобы только согреть.
на лице робба все равно печать каинова от пережитого горя. на лице робба проявились первые морщины от слишком частого нахмуривания. на лице робба вся боль и усталость непреднамеренного короля севера, чья голова так сильно болит и шея почти не поворачивается под тяжестью царственного венца.
- в душ. отогреваться. я тебя дождусь здесь.
приказывает мягко, звучит просьбой, не требованием. и едва молодой волк скрывается за дверью, джейме прислоняется ухом к двери. слышит возню и шорох падающих на пол вещей, но главное. там нет всхлипов. старк слишком любит себя, чтобы вновь плакать. первый шок и горе разделил с вражеским полководцем, но больше он не позволит. и пытается снова отдать всего себя джейме, забивая на себя.
почему-то джейме кажется, что он должен разрушить этот порочный круг и помочь юному королю. он потом подумает над мотивацией, не сейчас.
сейчас он дожидается шума воды и лишь тогда возвращается в гостиную. достает из футляра семиструнную, перебирает, накручивает струны на колки. настраивая инструмент. удобно устраивает черную деку на колене, пережимает пару ладов и пробует набренчать что-то. пара-тройка аккордов, бой, баррэ.
и когда на пороге появляется старк, джейме вскидывает голову. медленно закатывает поочередно каждый рукав и тихо спрашивает.
- можно я кое-что тебе сыграю?

голос поющего джейме

я же отсюда не вернусь, - мысль, заставившая пальцы сделать перебор. джейме кажется, что он уже погиб в этих снегах, глупо и как-то так бесславно-молча. сейчас же, чтобы робб не говорил и что бы ему не вторил джейме сейчас или врал когда-то, и все-все-все застелил туман. та ночь, вывернувшая наизнанку две животные шкуры, она беспощадней охотника, эти шкуры освежевавшего, вывернувшего и распотрошившего зверей, чтобы потом набить их в чучелки. и тот охотник, сколько бы не глотал тяжелое жесткое окровавленное мясо, он даже не представляет, как он сострадателен в лишении нас обоих жизней. если мы оба умрем в  этом доме от разорвавшегося меткого снаряда, землетрясения, снежной бури, пожара - чего угодно - это будет гораздо милосерднее. если мои и твои родные также быстро и безболезненно погибнут под обстрелом - тоже. если бы могли уравновесить слова поступки - двое мальчонок не были бы заживо сожжены и стены твоего родного дома не покрылись бы копотью.
джейме изменил ход течения времени с первого аккорда, а после и вовсе остался в прошлом, где превращал свои тяжелые мысли в слоги песни. поет не то, чтобы слишком уж хорошо - связки уже не те, прокуренные, их смазал табачной пылью скрип и легкий хрип в предморозно-дождливую погоду. талую воду с обмороженных пригоршней щедро отдает ковшиком в ковшик. вот мое я - бери, удержи, сохрани, это все, что останется после меня, я отдам тебе все до последней капли. ты не услышишь, не поймешь, не прекратишь, не остановишься, чтобы я тебе за это не отдал. даже всего себя, как сейчас. джейме поет, одно слово цепляется за следующее, продолжение тянется следом хвоста шустрого волчонка по рыхлому снегу. пальцы касаются струн, их параллельное натяжение так похоже на два пути, что никогда не должны были пересечься. а мы и не пересеклись, робб, мы по кругу бегаем, как только ты не сможешь больше бежать - я оставлю тебя позади. и ты, прошу тебя, ты тоже, свою судьбу не разменивай на ленты гаубиц.
джейме горько и гадко. он не может смотреть в глаза напротив, когда поет эти строки, когда высекает из-под пальцев эту мелодию. поднимешь так, посмотришь, а вдруг там, на дне этих лазурных озер не увидит больше ту беспечную свободу молодого наивного парня, что так хочет мира, любви, молодости и света? не выдержит этого. убийство физическое само по себе чудовищно, но рана моральная и гибель души от страшной правды - этой ноши генерал армии вестероса больше почему-то не выдержит.
на комнату в отрезанном от мира домике мягко наступает молчаливая лапка темноты. тихой поступью зажигает далекий фонарь, утихомиривает свист ветра и скрип косматых тяжелых елей. на чужой стороне видишь оборотную сторону зимы, как оборотную сторону монеты. она когда-нибудь кончается на севере?
бой по струнам чуть ускоряется, с нарастающим, но мягким и припыленным нервом едва дрогнул низкий голос. ланнистер оглядывается на огни ланниспорта, которых не видел уже слишком давно. оглядывается на ту, которой признавался в любви так страстно, что растерял свое я, обменял не на "мы", а на "ты". делившие одну утробу, одних родителей, одну фамилию и наследие,  отвергая личную нужду на общую, не "мне". "нам". нам все обязаны, нам покорится весь мир, нам не страшны никакие испытания, никакая разлука и время. и все можно стерпеть, если тебя ждут, любят, помнят, стремятся вернуть обратно. друг за друга всегда и во всем. и так было всегда.
так было всегда.
до этой ебучей войны.
все-таки поднимает взгляд перед новым куплетом, все-таки мельком и на миг  отделяет от "нас" свое личное "мне", которому нужно посмотреть в сторону мягкого, расслабленного после душа, короля винтерфельских снегов. он не отпустит, потому что не может - госизмена, он хочет сам добраться до столицы, вот только золотой лев понимает, что у северного волка лапки коротки. он не сможет добраться никогда.
песня не моя, а посыл прямой, точно выстрел в упор из крупного калибра точно в голову. безумная мечта о будущем, в котором лев и волк могли бы каждый день делить кров, спальню, мир и над их судьбой загорится на небе яркая звезда, все это, сама мысль об этом только ведет прямиком в ад. меня и тебя - никогда и никаких "мы".
снова набор аккордов повторяется, по кругу задает мелодию. пальцы ласково пережимают струны на колках, а дека чуть вибрирует на игру. ночь опускается на дом, заглядывает в каждую комнату. у них были прекрасные полтора дня, где они безмятежно летали в облаках и это привело к отрезанию плоти от сердца молодого старка. застыл момент, застыло осознание, что если бы не джейме, то старк смог бы отстоять винтерфелл, если бы не джейме, у луны за спиной не был бы окрашен кровью и гарью один бок.
ты уже сделал неверный выбор, мальчик.
как сохранить тебя? как сберечь твой свет, твой цвет, твою жизнь?
как простить себя за то, что и ты тоже окажешься в прямом эфире?
на лице робба так много эмоций, что лев боится оступиться и провалиться под тонкий лед, утонуть не в воде с температурой 4 градуса, а в нем.
вот только... он уже. джейме тоже сделал неверный выбор. уже перемешались города. и нет никаких путей отступления. и именно тут нет никакого я. тут не золото в волосах и изумруды в глазах, но нет и "я".
сколько я тебя не зову - ты слышишь мой голос, но не разбираешь слов.
что до ланнистера - он несмело заканчивает свое выступление строчкой припева, в которой признается. золото... золото так безнадежно...
- не потерять бы в серебре ее одну, - откладывает гитару на стол, на коем сидел, смотрит в потемневшие воды кудрявого моря и заканчивает. песню, признание, предсказание и... извинения.
- заветнууую...