Флирт на не родном языке - идея поганая. Мне почти, да какой почти, пизжу, обидно до пережатия несчастной рукояти ножа, что лексики хватает на свободный треп, но даже интонаций, мимики и жестов недостаточно, чтобы он не понимал меня буквально. И если про когти с зубами я ставлю себе галочку, что контакт пошел и хотя бы первый уровень пройден, то фраза про Дрезден вкупе с его притихшим голосом и тем же почти строгим голосом что-то во мне убивает. Как и то, что это вообще меня так калит и раз за разом заставляет искать подходы, все время пытаться тронуть, но натыкаться то на раскаленный металл, то на жидкий азот.
Склейка - а сейчас мы друг друга поняли или я выдаю желаемое за действительное? Он сейчас про что именно? Он все же может в намеки идли я буквально узнаю, что он еще патологоанатом, например? Незаметный вдох и следующая конструкция, длинное высказывание, в котором я откровенно уже путаюсь, сбитый горечью провала, окончательно меня запутывает. Кажется, это про улыбку и ее редкость, но я уже ни в чем не уверен.
Это будет чудовищно. Это будет именно что перепихон с пожелавшим необычную игрушку мальчишкой на глазах и при траурном согласии бесконечно любящего его мужа, готового ради него на все. И это жуткое шоу стоит полтора ляма баксов, а я слишком стар для такого дерьма.
Я слишком в дерьме, чтобы отказаться от этого.
Выдох. Он принимает угощение ртом, не рукой. Смотрит не могильным памятником, а почти человеком. Человеком-вызовом,  к которому я не брошу попыток подступиться. Теперь это почти принцип.
Бой проигран, но не война. Я найду подход, опущу забрало и подступлюсь к твоей башне, холодная принцесса.
Робб вспоминал лор, очевидно, любимого фандома, и вот меня обвивают волшебные плети. Сначала не дает уйти жест двусмысленный настолько, что списать на трудности перевода не остается возможным. Голосовая команда. Перебор струн из колонок. И прикосновение. Осторожное, изучающее, мягкое. Ну точно птичка лапкой трогает воду, а еще и ... поет? Тихо-тихо, едва не теряясь на фоне жесткого незнакомого языка - что-то славянское, видимо. Русский? Одно из открытий происходит прямо сейчас?
Не переставай.
Мне дается свобода и это сигнал вкупе со скрипом двери. Понял, линяю плавно и ненавязчиво, место свое помню и знаю. В одной ладони тот дурацкий нож, в другое то дурацкое ведерко со льдом. Опираюсь спиной о холодильную камеру, наблюдая за потрясающей сценой единения. Исподлобья, с приклеившейся мягкой улыбкой и лишь слегка болтая ножом в кубиках замерзшей воды, не мешая тихим перестуком ни звукам музыки, ни пению.
За воссоединением наблюдаю со сложной смесью облегчения, зависти и жадности. Это сексуально. Это заводит. Будто впервые вижу, что они оба - гармоничная пара, слаженная и друг к другу прикладываемая внахлест. И просто красивые люди. Разные, несочетаемые, но привлекательные, даже красивые оба. Если они будут целоваться друг с другом в процессе, мне это значительно облегчит существование.
И гнетущая атмосфера в комнате тает вместо со смехом Робба. Счастливым и радостным. Я лишь широко улыбаюсь себе под нос и наконец-то могу уверенней двигать ножом во льду.
На предложение курить мотаю головой и комментирую, что займусь коктейлями, а как только они уходят наконец-то нахожу полное и логичное объяснение всему, что произошло несколько минут назад.
Все он понял. Все считал, равно как и мои попытки сгладить вчерашний пиздец и попытаться к нему подкатить максимально нейтрально. И своей нарочитой буквальностью, дистанцией, мол, внимай и понимай, не уходи, всеки уже + песней на незнакомом мне языке вернул мне вчерашнего Викенда, шлифанул падением на доверие в объятия  любимого и поцелуем. Итог: крайне сложно и восьмиэтажно дал понять одно: от меня отъебись. И место свое знай, оригинал 26 года за полтора ляма баксов.
Да я и не покушался, я не лезу, я знаю, вы же сами, блять, меня сюда затащили, я просто....
Треск отвлекает и понимаю, что пластиковое ведерко не выдержало моих ударов по нему. Давно раскрошенный в кашу лед печально чавкает и протекает через трещину талой водой.
Я просто на одно ссаное мгновение. Клянусь, блять, клянусь.
Где там тряпка то.
Ах да, вот же я.

Когда они возвращаются я уже взял себя в руки полностью и вновь вернулся к исходным настройкам бармена с привилегиями. Сири мурлыкает выбранной мною мелодией, на стойке чистота, минимальный набор закусок, шейкер, давленная мята, бутылки  и этот сраный лед.
- Прошу на шоу. Сейчас кое-что покажу.
Дело спорится. Мои движения медленные, слишком осторожные для мастера и в основном работает левая рука, но я стараясь, чтобы это выглядело все равно умело. Трясу шейкером, сыплю горстки сухого льда и крошеного, буквально едва касаюсь мятным листом края фужера для шампанского, натирая для аромата и комментирую свои действия:
- В простоте магия. Не нужно много компонентов: для герра Старка, он же мистер Джобс-младший, - наполняю стекло пузырями шампанского  и резко опрокидываю туда стопку всем известного зеленого пойла. - "Смерть в полдень"! Абсент, шампанское и ничего лишнего. - пододвигаю к краю стойки, подкидываю шейкер и чудом ловлю его правой рукой. Урчу, подмигиваю гостям, высматриваю, как горят их глаза и налиты слегка покрасневшие губы и выдыхаю окончательно: помирились. Как минимум не будет атмосферы похорон на этой оргии.
- Что же до мистера Файзера, оу, простите - герра Файзера, - щурюсь, плавно перемешивая изумрудное содержимое соломинкой смешивая, но не взбалтывая, - шпионская классика с бонусом: водка, джин и абсент. "Зеленый веспер", будьте любезны, - и бокал для мартини плавно пододвигается к краю.
естественно не говорю, что он на 15 градусов крепче первого.
- А ваш скромный слуга, пожалуй, насладится егермейстером и мятным шнапсом, - без балета выливаю содержимое из шейкера себе в простой стакан и добавляю в него вишенку для красоты. - Его еще называют "Мертвый немец".
И после этого мы все, наконец-то, смеемся.
Хотя бы эта моя шутка попала в цель и все все поняли правильно.
И на том спасибо.

"Мертвый немец", да?
(между прочим - классика немецких рюмошных, они что, всегда только крепкий пьют и не словили моей разнузданной двойной метаиронии или я переоцениваю свой комедийный талант?)
Сейчас будет мертвый американец, если не не перестанут меня обезоруживать переменами своих настроений и поведений. Явно на балконе произошло окончательное воссоединение семьи и приход к консенсусу.
- Рискну предположить, что пакт Молотова-Реббентропа заключен, - да когда я себе язык то по самый пищевод откушу, господь, они же же не Дейнерис! А я нервничаю, иначе бы не прятался за щитом своего охуенного остроумия и не потирал локоть, пока дегустируют. Еще совсем недавно, наблюдая, сверкали глазами как дети, лицезрящие рождественское чудо.  Ворон и собака, но ведут себя как мягкие теплые коты. Вон даже у главного майнд геймера на лице перевернул лист календарный даже не теплый апрель, а июль во всей его солнечности. Может я все-таи переоценил его сучность и банально не понял?
Хмыкаю на комментарии, делаю небольшой глоток дерущего горло травами ликера, а на дальнейшие метаморфозы с Бёрком не могу не смотреть с максимально сдерживаемым удивлением. Будто мне глотку оплетает терновник и колючки ядовитого шиповника, иначе как объяснить, что я молчу слишком долго и стою как вбитый в доску тот самый гвоздь.
Холодный и неулыбчивый, жесткий и сухой, купивший "Шалфей" и занимающийся фармацевтикой. Ты сам - ликер егермейстер. Как тебя выносит твой луч солнца с ушами торчком, рядом с которым нельзя не расплавиться? Он тоже сдался после твоей той самой, редкой и самоценной улыбки?
Этой ли?
Меня все еще купили для развлечения и я должен развлекать. Повторяю себе, пока с глухим стуком умещаю бокал на столешницу. Пока вытираю холодную от стекла  и льда ладонь о полотенце, пока делаю осторожный шаг навстречу. Пока слушаю мелодию, под которую подходит разве что один-единственный танец в мире и не понимаю, с чего железная уверенность, что я умею его исполнять.
Первое обоюдное и полностью легальное прикосновение. Прямое и открытое. Его рука сухая, прохладная и тонкая, как у девушки. Ногти чуть длиннее, чем обычно носят мужчины, едва-едва надавливают на мою кисть, когда я ее принимаю и сжимаю ответно. Утягиваюсь вслед на просторную часть гостиной, где пол зеркален с потолком в отражении натурального камня. Как я там рассуждал в своей голове?  Танец по гладкому мрамору на острых каблуках.
надо было желать и визуализировать другое. Тут, оказывается, номер исполнения желаний.
Не поздно загадать еще одно?
Улыбаюсь Роббу, что явно доволен и занимает бывшее место своего парня с таким видом, будто сейчас будет смотреть на какое-то чудо, едва колени к груди не прижимать готовый. Непосредственный и лучистый, свербит желанием погладить тебя от макушки до поясницы, проверить, будешь ли ты чуть вибрировать от урчания.
Расправляю плечи, вытягиваюсь, заводя за спину руку и делая короткий, но плавный кивок своему, однако, партнеру. По танцу. Как минимум сейчас. Без жеманства и иронии, а потому что именно так вступают в этот танец. Его ладонь уже по проторенному, юркой ласочкой оказывается в моей, вторая уверенно, но целомудренно ложится на талию. Ого, да меня собираются вести. Мы одного роста и у меня нет возможности смотреть куда-то, кроме как в на него. В него. И, наверное, опять выдавать желаемое за действительное.
Нам не хватает танцевальных туфель и каблуков, чтобы моя ранняя метафора загудела в полную мощь, но танцует он отлично и четко. Почти чеканно, но с плавной грацией, в которой угадываются годы в танцевальной школе. И угловатость, небольшая скованность и зажатость человека, что не занимался танцами слишком давно. Просто это как велосипед - один раз научился и всю жизнь можешь.
Слишком знакомая клиническая картина. Я сам двигаюсь точно также.
- Родители заставляли или самому хотелось? - только и спрашиваю. Едва не одними губами тихо, ни в коем случае не перекрывая музыку.
И на очередном вираже поворота сбавляю темп до постепенной остановки. Кажется, Старк аж подобрался весь, заволновавшись, а вот Янкель спокоен, будто знал. Ты знал? С готовностью дает перехватить, поменять руки и положить мою клешню на себя. Под ладонью нежится шелк рубашки и господь, какой же ты худой, да я тебя, кажется, одной рукой могу обхватить.... Дальше, чем обнимают любовника, но ближе, чем партнера по танцам. Тонкие пальцы просачиваются между моих, сжимая, и ни один человек, что хоть раз занимался этим искусством профессионально никогда так не сделает. Мой первый шаг-два-три, шаг-два-три. Размашистей, сильнее и уверенней, вынуждая ( ли?) поддаться, позволить себя вести. Позволить себе отпустить контроль и просто поддаться полету под красивую музыку, которой не оказалось место во всем мировом айтюнс.
Мы вычерчиваем идеальные круги точно циркулем на мраморе, а если бы на Янкеле все еще было его пальто, то полы его разлетались бы шлейфом черного платья принцессы. Любит красивые жесты. Выделяться не то что не любит, скорее, не считает уместным делать это для всех. Лишь для избранных. И тянется ближе, и движения становятся податливей и расслабленней, он доверяет мне и позволяет держать себя.
Слишком о многом говорит, если я еще хоть что-то понимаю в людях.
Мы заканчиваем против хода музыки, сбавляя кружение раньше, чем это дает мелодия. Все медленней и медленней, но распускаться не спешим как и переставать  смотреть только друг на друга. Перевожу дыхание, понимая, что ощущаю на губах чужое и близкое. Мы почти остановились, точно карусель замедляется перед окончанием волшебной поездки.
- У тебя сейчас глаза  как матовый капот серого бентли, весь день простоявшего под лучами солнца и сейчас, в ночи отдающий свою нагретость.
Вот только я говорю это на английском, потому что полностью отдаю себе отсчет в том, что это комплимент. Искренний.
на стойке замер нахохлившимся комком Робб, что смотрит на нас с таким восторгом, что котеньки на мерцание гирлянд реагируют с меньшим восторгом, чем он сейчас буравит нас восторженными глазами-сердечками. Мы расплетаемся медленно, будто прилипшие ладонями на густой кленовый сироп, но кисть я не отпускаю прежде, чем наклонюсь к ней и так же галантно, как только способен, прикасаюсь к точеным костяшкам губами. Едва-едва.
- Благодарю за танец, - мы оказались в наших вращениях совсем рядом с насестом волчика, и Янкель готов потянуться к своему фужеру, но не спешит изъять захваченную в плен руку. Теперь смотрю на Старка и натурально сгораю под таким восторгом и чувством. Спешно списываю на опустошенный коктейль, чтобы перестать так беспощадно сдавать форт за фортом и киваю. -  А ты?
Подразумеваю танец, но нос морщится и я ловлю эту его бесподобную мимику, что бьет последней каплей. Не любит, понимаю, я тоже не люблю.
Не любил.
Оборачиваюсь к Берку снова. И прошу тихо.
- У меня просьба.
Он снова весь внимание на меня. Почти касаемся друг друга кончиками носов и я продолжаю.
- Поцелуй.
Глагол, побудительное наклонение. Да, я хотел увидеть, как до размаха космоса расширятся его зрачки.
- Поцелуйтесь еще раз.
И добавляю.
- Хочу посмотреть.

Воображение достраивает образы скорее, чем успеваю остановить поток снапшотов, но медленней, чем можно было списать на количество выпитого (камон, я сделал всего глоток, пока немцы уже на две трети свои бокалы осушили). Янкель создан для парных танцев, с хотя бы минимальной хореографией, обязательно ведущей позицией и принимающей, обязательно в четком ритме и попадая под музыку. Больеш в классику. Не обязательно такое... Претензеционное, что было сейчас, больше в неформальность, скорее, но слишком хорошо представляю, как он размещает свой подбородок на чужом плече поверх собственной кисти, как плавно дает себя вести, покачивая бедрами и разворачиваясь в захвате, как смеется, запрокидывая голову  назад  и позволяя себе слегка прогнуться в позвоночнике. И как его пальцы против всех правил танцев вплетаются между моих.
Робб же совсем другое, пусть и корчит мордочку. Робб это лучи лазера насквозь, клетки диско-шара, блеск стробоскопов и неоновые пятна световых пушек. Это движения инстинкта без какой-либо структуры, исключительно на ритме музыке и движений другого. Это ладони на его бедрах, это прижатая спина к груди, это откидывание головы на плечо и покачивание-вращение, сверкающая улыбка в смехе, умрчание-мурчание, прижимание друг к другу. Что то ближе к 80ым с живым и плавным качем, переступанием, щелчками пальцев и заводом рук над головой. Праздник на танцполе, вечеринка в клубе, мои руки опоясывают его талию, когда он почти растекается по мне спиной, стремясь ладонями дотянуться до потолка.
Я запрещаю себе долго концентрироваться на мысли, что мыслеряды одинаково заканчивались моим вмешательством в оные.
И снова, предположительно, русский. Опять месть? Или подкол? Что ты говоришь-то, о чем? Ты так же себя чувствуешь, когда не понимаешь, о чем лапочу я? Еще и твоя эта улыбка... Улыбка Янкеля Бёрка оказывается мечтательной, немного неловкой - смущается от собственного редкого появления - но она скидывает тебе дюжину лет и добавляет в глаза россыпь... Звезд?
Моя тактика найти в них что-то привлекательное и внушить себе небольшую симпатию хоть в чем-то меня же подводит. Определенно, актер из меня хреновый и надо хоть что-то испытывать к тем, кто собирается тебя трахать, чтобы это не ощущалось изнасилованием, но столько сентиментального романтизма я от себя не ожидал.
Как и настолько будоражащего шоу в ответ на послушное исполнение моей просьбы.

show me how
show me how you like it done

- Желание наблюдать не было для меня секретом, - не знаю, как будет "латентный вуайзеризм" на немецком, но не исключено, что очень созвучно.  Не  хочу больше ничего анализировать, строить причинно-следственные и предполагать, что творится в голове у негласного авторитета в этой паре; выдыхаю. Забываю что собирался дотянуться до своего коктейля, нахожу столешницу в качестве опоры свободной ладонью. То, с какой бескомпромиссной готовностью и жадностью вчерашние "я не опускаюсь до семейной сцены при свидетеле" прильнули друг к другу по моей команде заставляет сглотнуть. Еще и тянут ближе, в первый ряд, так сказать.
Это действительно безумно красиво. Сдавленные жадные губы, движения голодных ртов, напрягающиеся изгибы шеи, сжимающиеся в волосах пальцы и скользкие, лижущиеся звуки. Они целуются как оголодавшие по страсти щенки, коим удалось зажечь большой костер заново после затяжного согревания рук о пламя спички. Жмутся друг в друга, втискиваются, а я как в 3дэ кинотеатре ощущаю пульс биения крови в сжимающей меня ритмично руке с острыми когтями. Когти и зубы, да? Еще. Не переставай.
Раз вы купили меня как семейного психолога для возгорания былой страсти, то помимо денег я отхвачу себе и немного личного удовольствия.
И получаю за эту мысль сразу же самую широкую улыбку от Янкеля, смущенный (!!!!) отвод взгляда От робба и на десерт - ласку. Почти кусающую, почти собственную и требовательную, обрывающую вздох в груди, вынуждающую сразу прищуриться, подставляясь отвести голову в сторону и сладко, бесстыдно громко выдохнуть. Сплетенные в пальцах руки заводятся за спину Берка - обнимаю его талию его же рукой и притискиваю к себе сильнее. Почти властно. Почти обманываю себя тем, что он послушно ластится и гнется навстречу. Нравится. Очень, продолжай и я мурлыкну.
Это все игры, моя работа - быть игрушкой в основном для Старка, смотрящего на меня с плотоядным голодом и смущенно-похабной усмешкой. Как ты совместил эти две противоречивые эмоции в одном своем небесном взгляде? Мои пальцы "шагают" по его колену вверх на бедро, опускаются на плоскость ладони и сжимают, поглаживая с нажимом. Осторожно, краем глаза пытаясь следить за реакцией цепной птицы Берка, что если и следит за мной, то явно не отрываясь от процесса, что вот вот заставит меня закатить глаза и поощряется еще более сильным прижатием его.  Пытаюсь уловить обоих, снова возвращая себя всего и концентрируя на Роббе, сталкиваюсь с осторожной ладонью и подношу ее к лицу.
Укус мягкий, сопровождается тяжелым взглядом потемневшей от грозы листвы, в мягкое между большим и указательным пальцем. Рычу едва-едва, продолжая изучающее, осторожное движение губами вплоть до кончика большого. Да, смотри так, да, перестань дышать и жди. Да, я это осторожно делаю - приоткрываю рот, касаюсь губами, кладу на язык, едва прикусываю. Скользни по мягкому, да, осторожно можно. Мне не противно, мне любопытно и не мне одному похоже - сбивающее меня с ног и вынуждающее едва подрагивать ласка прекращается и птица замирает в районе моих ключиц своим горячим ртом, явно наблюдая тоже. Чуть втягиваю щеки и делаю медленное движение головой. Еще одно.
Если бы в зрачки Робба можно было бы провалиться, то полет занял бы примерно вечность.
- Расскажи мне, - с характерным звуком извлекаю изо рта и кусаю за ребро ладони. Костяшку. К запястью губами дорожкой и ниже. Это не столько поцелуи, сколько прикусы, ощутимые и дразнящие. Собственной уже смелее и настойчивей иду по колену, оглаживаю с нажимом бедро, осторожно пробираюсь еще выше. - Расскажи, как тебе нравится его трахать.
И киваю едва в сторону аж замершего, явно от наглости Янкеля, но держащая его ладонь спустилась в задний карман его джинс и прижала к себе еще сильнее. Не пущу уже. Медленно поворачиваю голову и смотрю на плывущую птицу в своей руке. И едва скалюсь в идее.
- Ему нравится подчиняться? - перетекаю за спину Янкеля, прижимаюсь, вынуждая вдавливаться в Робба еще плотнее, а сам, на легком и больше от внезапности сильном рывке, подтягиваю Робба максимально близко, вынуждая обхватить своего парня максимально плотно ногами и едва удерживаться на стойке. Выглядываю из-за острого плеча, так же медленно и осторожно одной ладонью зарываюсь в мягчайший шелк черных волос, - мммм, как перья птичьи мягкие, - комментирую уже значительно ниже и тише, примерно как и спрашиваю Старка. Завороженный голубой взгляд близко, между нашими лицами расстояние не больше ладони и прямой угол худого плеча под шелковой рубашкой. А моя ладонь спускается ниже и осторожно, но уверенно обхватывает тонкую бледную шею, - тебе нравится контролировать его дыхание ?
Будто Янкеля тут нет, будто он манекен, по которому я совсем осторожно, а Робб с полным правом на собственность скользит руками. Обращался ли с птицей кто то так бесцеремонно и в четыре руки? Чувствовал ли волк себя настолько королем положения, что двое мужчин готовы предугадывать его прихоти и исполнять их.
Просто быть собой. Таким, какой я есть.
- Как ты любишь, - вкладываю в нежное волчье ушко, к которому тянусь через плечо и делаю пробный осторожный прикус за мочку, - расскажи мне, как ты любишь его любить.
А следующий укус сильнее и резче, срывая реакцию и вызывая ее у дернувшегося под моими ладонями острого кадыка на бледном горле.
- Так? - толкаюсь, вынуждая их снова вжаться друг в друга. Моя ладонь вовсю изучает крепкое плечо Робба, выпутывает из петель пуговицы на горле рубашки. обводит кончиком пальца дрогнувший кадык. И звучит уже не просьба. Команда мягкая, но бескомпромиссная.
- Целуйтесь снова.

Как там говорят - не задавай вопросы если не готов услышать ответы. Беззубый флирт превращается в откровенную провокацию и она явно бьет в цель и задевает чьи-то форты точечными меткими попаданиями. Под моим большим пальцем учащается пульс, под моим телом напрягается чужое, мне в глаза смотрит стремительно темнеющая глубина океана во время шторма. И говорит. Говорит рокотом волн, надвигающейся бурей. Заводит. Воображение работает слишком хорошо и вот я уже вижу то, что озвучиваю невнятно, риторически, низко-близко на ухо тому, о ком говорим но обращаюсь к тому, с кем ведем диалог.
- Он царапается? Ногтями своими длинными впивается в плечи? - стон Робба заставляет вздрогнуть нас обоих и теперь я делаю еще одно движение бедрами откровенно потираясь так, что Янкель может ощутить насколько мне все это нравится и оценить, с чем имеет дело. Мельком проносится в голове мысль, что им бы сначала меня раздеть, прежде чем заключать договор, они ж не могут быть уверенными, какого размера радость у меня в штанах. Хотя вот Бёрк уже в курсе. - Он тебя просит? Вымаливает в эти моменты?
Слишком яркая картинка. Слишком горячая и слишком заводит фантазия о беспомощном Бёрке, что повторяет просьбы пересыхающими губами. Богатое воображение мне очень помогает настроиться на нужный, кхм, лад, а игра в диалог на двоих без третьего это то на арррр.... - Зовет по имени?
Все свои представления и картинки из головы озвучил, но вашу мать, если Янкель и правда все это делает....
Еще и эти их блядские лизания... Слегка сжимаю и поглаживаю бледное горло так, как мне показали, а сам смотрю на эти жадно-ласкающийся-зверячий танец ртов, сглатывая, еле сдерживаясь, чтобы не облизываться так же плотоядно, как до этого то делал Сьарк. Ах ты хитрое солнце, вот ты, значит, какое светило. Коварное, обманчиво-ласковое, способное в любой момент зажечь и обжечь, даже опалить. До тла? Утыкаюсь лицом в шею Бёрка, в место между ростом волос и спиной,  слушая вкрадчивый голос. Глубоко вдыхаю запах парфюма, теплеющей кожи, гладких смолянистых прядей. Толкаюсь плавно, но неумолимо, трусь откровенно, сцеживаю первый довольный выдох от ощущений. Мои пальцы танцуют на пуговицах рубашки Робба, расстегивая ее насколько получается. Путаются с его, гладятся, сжимаются, вместе переходят на рубашку теперь уже Янкеля и пока я освобождаю нижнюю часть, Робб - верхнюю.
А когда на долю секунды я представляю себя на месте воображаемого Старка, которого ставят на колени, приказывают, связывают и приручают, держат за волосы и заставляют подчиниться, мои ладони наконец-то касаются обнаженной кожи и с нажимом проходятся по впалому бледному животу, узкой талии, умещаются на острых тазовых костях и мое следующее движение пахом нельзя посчитать целомудренным более ни в одной интерпретации. Единственное, что не дает превратить эти движения в полноценный процесс это блядская одежда.
Моего сладко и откровенно выдыхнувшего рта касается палец и остается нечто мокрое. Моргаю, резко включаясь в произошедшее, вижу красное на удаляющемся пальце, разводом на улыбке Робба и пятном на лице впервые и резко оглянувшегося на меня Янкеля. В его глазах резко пропадает туман и искры, сменяются откровенной тревожностью и по его взгляду я понимаю, что не один охуел от произошедшего. И что Робб не в курсе.
У меня есть выбор, но если я сейчас... Опять все портить? Но блядь, это же кровь, сука, это же....
Он мне поверил на слово. Он сейчас смотрит с тревогой, что вывела его явно из невменоза. А еще я... Я по-прежнему не их любовник, который здесь по собственной инициативе и по их желанию близости, а купленная игрушка для удовольствий. Ошейники, втрахивания в стену, держать за горло - все это ждет и меня. И кровь, не исключено, что тоже. Что, Джейме, думал, за полтора ляма баксов отделаешься коктейльчиками или собственным удовольствием от секса?
И я провожу языком по нижней губе, слизывая соленую каплю. Кровь Янкеля, слюна Робба, что я там говорил про запрет поцелуев?
- Спасибо за рассказ. Так подробно. Люблю не только наблюдать, но и фантазировать, - отстраняюсь, на прощание снова прикусив пальцы Старка и мимолетно проведя щекой по скуле выпускаемого из захвата Янкеля, чуть отхожу в сторону стойки и подхватываю бокал. - Вас представляю, например. Каждого по отдельности.
И усмехаюсь в стекло. Закинул еще одну игру. Как те ассоциации, только градусом выше. И пока пью, тяну ладонь Робба себе под футболку, чтобы прошелся пальцами по прессу.

Моя гордость, принципы и тело стоят полтора ляма. Оказывается и мое здоровье, даже жизнь стоят столько же. В сумме. Смаргиваю быстрее, чем успеваю даже додумать эту мысль, чем ноющий локоть снова обозначит себя и воспоминанием-укором передо мной появится изможденное лицо сестры. в конце-концов, так яростно трясущийся за мои анализы Бёрк может и, вполне себе, сам быть грешен, потому и знает то, о чем говорит. Но тогда бы он... Да нет, бред, я уже загоняюсь. Вдох-выдох, еще глоток, последний.
Вообще я бы с удовольствием дунул, чтоб расслабиться. но куда тут. У главного (а главного ли?) в этой паре такой хтонический ужас промелькнул, что ничего крепче чая и безобиднее щекотки лучше даже не упоминать. От греха. Опять ж подерутся. А мне это прагматично не на руку, ибо нет дела - нет оплаты, а свое внезапно малодушное "жаль маленьких" надо засунуть себе в... Ну да, туда, куда мы и идем неторопливо по этой неровной дорожке с растяжками и зарытыми минами.
Очевидно, он этого не ожидал. Очевидно, что дозволено Юпитеру и далее по тексту. Очевидно, это вернуло так провокационно, податливо и, что скрывать, откровенно трущегося об меня в одном ритме человека, на счет которого я уже кое что представил и даже хотел бы воплотить, но мне не очевидно, почему он так напрягся и почему меня вообще это все ебать должно. То есть, ебать то меня должно, но... Блять.
Вдох-выдох, раскатывать аромат трав по нёбу, облизнуться, все пытаясь избавиться от привкуса соли и металла. От возникшей фантазии, что встает перед глазами всякий раз, как вижу эту ранку на его губе.
Ладонь Старка ласковая, горячая и любопытная, гладит меня, точно зверя успокаивает, невольно опираюсь о стойку удобнее, чуть выгибаясь навстречу. Подставляясь. На голос и следующие вопросы лишь ухмыляюсь, отставляю стекло в сторону, смотрю почти нахально в светлые глаза, подмигиваю и отвечаю кратко:
- Секрет.
Мое послушание не покупали. Заведет ли тебя протест и если я хоть что-то понял про того, кого трахал через грубую двойную джинсу, то как сильно? И все внимание переключаю на нырнувшего ко мне Робба, чтобы остановить поток ярких и будоражащих картинок, что возники при последнем вопросе. Ну уж нет, парни. Вы купили меня на двоих. С каждым по отдельности это уже равно моему единственному оплоту независимости в этом продажном мероприятии.
Удивительно, что все это не сбило мне настрой, а если и чуть расслабило, то оказавшийся так близко шальной волчонок зажигает меня заново своей близостью и натуральным жаром крепкого тела. Приходится чуть развести колени, давая доступ, прохожусь пальцами вдоль ребер, осторожно оглаживаю плечи, предплечья, скольжу к шее и ключицам, аккуратно, готовый на любое движение за его спиной отреагировать резким "хэндэ хох!" и задранными кистями, но спотыкаюсь, обнаружив чернильный рисунок на слегка загоревшей коже.
- Красивый, - едва рычу, проводя кончиком ногтя по линиям и ласково чешу мчащего хищника по холке и вдоль спины. А потом поднимаю взгляд на темные воды глубокого озера и повторяю уже одними губами то же слово. Говоря уже не о тату.
Точнее, делая вид, что говорю не о тату. Да, делаю вид.
Нас прерывает Бёрк и еще одна микро-сцена выяснений уже меня слегка напрягает. Смущает. Будто меня защищают, но я уже не могу больше думать обо всем этом. Я просто хочу, чтобы все началось и закончилось, чтобы понимать, как они будут меня и готов ли я. Физически то вроде все окей, не зря с момента поступления смс я провел в душе больше получаса и чуть ли не столько же до - рассматривая себя в зеркале и пытаясь прикинуть, насколько годен. Морально.... Ой, моя мораль стоит бутылки виски.
Мое желание же... Оно нее обсуждалось и не требовалось. Тут уже моя идея в том, чтобы получить удовольствие от.
- Оу, - только и срывается с губ, когда Старка опускают на колени и до меня доходит, что сейчас будет вместе с комментариями псевдо-Файзера. В джинсах становится настолько тесно, что еще немного и я начну просить, картина перед взором изрядно пьянит мозг и не могу списать это все на коктейль.
Взгляд на Бёрка. Точно разрешаешь? Не вырвешь мне руки?
Осторожно и медленно спускаю ладони вниз. Глажу по мягким кудрям, тяжело зарываясь в них пальцами, расчесывая и проопуская меж. Любуюсь искрами на дне лучистых глаз,
- Как пузырьки в бокале. Глаза блестят, - бормочу неразборчиво и опять на английском, рассматриваю, как реагирует на теплый ковш оаони, в который беру лицо, как поглаживаю по скуле, виску, подбородку, как скольжу костяшками по колкой щетине, слегка нажимаю на нижнюю губу и тяну вниз, вынуждая открыть рот. Большой палец с готовностью проскальзывает по языку податливым ртом, но не даюсь и вынимаю прежде, чем захватит в плен. Наблюдаю за недовольно сдвинутыми бровями и переспрашиваю. - Хочешь?
Кивает. Блять, я опять на родном. С другой стороны, тут и без перевода понятно, не нужно быть биллингвом, чтобы догадаться. Тянусь к пряжке ремня, но меня опережают проворные кисти, которые я ласково глажу, поощряя и не даю им так торопиться. но куда там. Ремень щелкает как выстрел, гремит пряжка, рычит разъезжающаяся молния и шорохом, как итог, сопровождается стягивание тканей. Меня обжигает жаром рта, мои зрачки явно бы вызвали кучу вопросов, но не могу не наблюдать за каждым движением этой сцены. И как он смотрит, как ухмыляется, как дышит и облизывается прежде, чем.
- Твою мать....
Он только начал, а я уже понимаю, что ни одна девочка мне так умело и жадно не отсасывала, как он. Горячий, мокорый рот, жадные губы, умелый язык и даже руки, что помогают, вынуждают меня опереться локтем , подяться еще сильнее и запрокинуть голову, еще раз громко выдыхая и жмурясь. - Твою ж мать, твою мать...
Какой там немецкий, где он, куда он, зачем он? Робб умел и игрив, старателен и принимает меня все глубже, доходя до тесноты горла и тут я вздрагиваю уже всем телом, практически обездвиженный и пораженный, покоренный, почти сдавшийся. Еле еле нахожу в себе силы отцепиться от его головы, протянуть руку вперед, пытаясь на ощупь найти и нахожу. Тонкая, теплая (не прохладная вовсе уже), по девичьи аккуратная ладонь юркой ласочкой ныряет в мою кисть и притягивается вместе с ее обладателем. Через силы заставляя себя хотя как то выпрямиться, встретиться взглядом и снова выдохнуть. Еще громче. Снова. Пытаюсь сказать, но слишком сухо в глотке, наждаком стерло губы и язык. Тяну к себе ближе, лезу к знакомой позиции на шее и снова цепляюсь за. С другой стороны, но на том же мечте. Четкие линии, размах крыльев, тонкий клюв. Мне тяжело рассмотреть детальней, тяжело подобрать другое слово и то же восхищение выражаю тем же словом и опять, снова на английском.
Сжимаю ворот рубашки и тяну к себе Бёрка ближе. Лицом к лицу, чтобы поймал мой первый стон ртом. Тихий, сдержанный. Смотрю почти строго, почти с вызовом, почему-то мне кажется, что я должен держаться и не выдавать, как мне хорошо и как плавит ощущениями. Спешно и смазанно устремляюсь пальцем в подсыхающей ранке на его губе, смазываю каплю и так же торопливо слизываю. Я принял правила. Я готов. Все в поряд.... Но Робб насаживается до конца и задерживается, чтобы я терял голову окончательно и я шепчу просьбу, перетекающую в откровенныйстон.
- Поцелуй, - и тяну его лицо к своей шее, безвольно и беззащитно подставленной. Соскользнувшая с ткани ворота рука находит свое место на талии Бёрка, прижимая его сильнее, пока вторая, наконец-то смелеет вместе со мной настолько, чтобы тяжело лечь на кудрявый затылок и надавить. Еще и еще. Сильнее. - Еще.
Для этого не нужно знание языка. Только умение.

"Don't close your eyes" - автоматически переводится в моей голове и это звучит будоражащее. Самая часто употребляемая фраза в триллерах. Вот только у меня тут тот жанр кинематографа, что не показывают на больших экранах, сразу на дивиди и в торренты.
пропустил момент, когда по-птичьи ловкие тонкие пальцы изучили мой торс под футболкой; даже когда подцепили пеструю ткань и сдернули с меня точно освежевали. Мне слишком жарко, чтобы заметить перепад температур и слишком хорошо от того, что сейчас творит его жадный рот на шее. А что творится ниже пояса ртом Робба мне передать не хватит лексики обоих языков даже если использовать только мат и междометия. Включаюсь лишь вскриком внезапным даже для себя от жжения - не ожидал от себя такой чувствительности на плече. Янкель пропадает и моя освободившаяся ладонь умещается на мерно двигающейся голове. Зачесываю пряди с горячего лба, влажных висков, вминаю пальцы, подталкиваю ладонями крайне послушного и податливого.
"Eyes Wide Shut" - и по смыслу и по значению. Игра слов и мотивов, что стоит мне сцеживаемых через сжатые зубы вздохов, дрожи вдоль позвоночника и подрагивающих коленей. Старк, твою же мать, насколько... И пальцы, и губы, и язык, и рот и горло, ты везде и ты творишь со мной нечто невероятное, а уж наблюдать за этим с такого ракурса это уже зрелище, которое невозможно пропустить.... Пока шоу не продолжается.
И как я догадался? Кто кого зеркалит? Твою мать, твою мать, вашу мать, ваших матерей, вы что творите оба... Не остается сил сдерживаться, когда они вступают в игру оба, когда меня держит потемневший до свежевыложенного асфальта взгляд, когда мы так оба похожи, когда они так стараются и двигаются настолько синхронно и оба на коленях, передо мной, оба! Дотягиваюсь и до его гооловы, слегка касаясь, поглаживая в такт, потом бросаю и это дело, находя опору в столешнице за своей спиной и просто пытаюсь держаться, чтобы не упасть от подступающей тяжелой волны, что скручивается спиралью, выдавливающей из меня учащающие выдохи. Дышать-дышать-дышать-дышать, они что, даже позволят мне... Сжимается слабый кулак в волосах и натягивает кудри в кулаке, сердце перестает биться, а дыхание идет нахуй, безвольно жмурюсь на мгновение и долгожданно гортанно рычу, не в силах сдержаться более, гнусь, ломаюсь на прерванную ласку и давление, наблюдая за настолько грязным и восхитительным процессом, что готов прямо сейчас сдохнуть от инфаркта.
То, что они делают потом, заставляет меня лишь сдавленно мычать, трястись и втягивать свястяще воздух, не имея возможности не смотреть за этими животными слизываниями и вылизываниями.
- Вот ты... какой... - едва выдавливаю на потере сиплого голоса, едва держусь, пытаясь не упасть. Бёрк же почти невозмутимо поднимается и помогает встать Роббу, еще и так педантично убирает полупрозрачный развод с краешка губ, чтобы аккуратно его слизать. Если бы я только что не кончил, у меня бы встал мгновенно снова только от этих их бладских ласк и этого жеста апофеозом. Лазурь Робба горит огнем восторга и самодовольства от содеянного, его супруг же обращается в азартную белую акулу с бескомпромиссными нотками сиплого голоса, коим командует нам обоим идти в спальню. Сейчас же.
Трясущимися руками кое-как застегиваюсь и едва иду, мысленно благодаря за инструкцию. Сейчас мне совершенно не до импровизаций и я понятия не имею, что следует далее в меню. Очевидно, что моя задница, впрочем. В комнате все та же огромная, как аэродром постель, приглушенные лучи карамельного света в потолок, подиум, струящиеся прозрачной органзой шторы, пропускающие блеклость стыдливо подглядывающей луны. Робб настигает меня у постели, обвивает руками со спины, весь трется и урчит, как о большую собаку или мягкую игрушку, ведет лицом между лопаток и вжимается весь.
Подо мной проминается плоскость матраса. На мне снова бренчит пряжка ремня и шуршат, теперь уже, окончательно стягиваемые с меня ткани. Слишком под впечатлением и все еще судорожно пытающийся восстановить дыхание, могу лишь неловко и как-то нелепо помогать да потянуть полы рубашки с плеч волчонка. Когда он на меня взбирается и удобно садится, провожу ладонями по бедрам и выше к торсу, подтягивая его майку и срывая ее вверх.
Очевидно, теперь моя очередь делать то, что они хотят. Как и до этого было. Очевидно, глаза Старка сияют даже в полумраке потусторонним огнем и невозможно смотреть куда-то, кроме них. Очевидно, это необычайно красивое зрелище и я подаюсь ему так же, как сейчас впиваюсь зубами в его шею. Яремная вена, языком вдоль кадыка, ощущаю подо ртом вибрацию урчащего стона, ближе к плечу и и прикусываю там. Останавливаюсь, резко себя одергивая и проверяя - успел, сдержался, не оставил следа, а ведь почти и очень хотелось.
Мне все еще могут оторвать руки за малейший прокол и мне все еще нужны мои руки. Дело в этом, не  том, что я не хочу беспокоить и заставлять волноваться истеричную птицу с маньячными замашками и садо-мазо наклонностями господина. Кстати о ней - выглядываю над плечом знакомый тонкий силуэт, но не решаюсь позвать. Хотя хочу.
Зачеркнуто.
Они не мои любовники. Я все еще здесь только для того, чтобы им было хорошо.
Ложусь удобнее, позволяя Роббу виться на мне, вжиматься и сладко выдыхать, урчать, ластиться, веду ладонями по руками и груди, животу и ребрам, глажу его всего как могу достать. Губы свербит желанием сказать что-то неуместное. Но им приятное.
Что-то, что будет большим, чем просто тихо позвать его по имени. Едва-едва слышно.
Твою мать. Я это сделал.

Да когда же ты.... Смотрю из-за волчьего ушка на излишне пиздобольную птицу и вздергиваю бровь. Бёрк комментирует, отдает команды и руководит парадом так, будто строит бизнес.
- Детка, ты даже во время секса не расслабляешься?
Оу.
До меня доходит резко и я выдыхаю. Ставлю галочку.
Тут же осекаюсь и выкидываю из головы. Вот еще. Мне за это не платили. Это меня не касается.
Забудь.
Впрочем, и мне дают забыть так скоро, что не успеваю добрать в себя еще пару глотков бьющего точно в в расплавленный мозг виски (мы же сдохнем завтра так мешать! а ой, а кто тут еще так много думает?), как. Ебанный боже. Сейчас здесь достаточно света, чтобы окончательно поставить на себе штамп как минимум латентного, ибо лишенные последней брони из тканей тела вызывают у меня какой-то... скорее всего пьяный, скорее всего все еще впечатленный отсосом и последующим шоу, но совершенно неподдельный восторг. Каждая  поджарая мышца тела Старка, его слегка ореховый оттенок кожи, черные завитки волос, вся гибкая, крепкая фигура и изнемогающее от нетерпения, едва поблескивающее точкой желание приковывают взгляд, вынуждая меня отводить взгляд. И снова обратно. Я не красная девица, мне не пристало и вообще-то. Но от чего-то слегка. А мне можно пялиться? Ой, бля, Бёрк, иди в пизду со своей тревожной кнопкой контроля и лучше тоже скорее разденься, а, ты уже... Восковая свеча. Ткани давали этому двухмерному человеку лишком много объема. Он точно бледный прут с четкой трапецией острых плеч и просвечивающими едва ли не ребрами через полупрозрачную почти кожу. Пусти под нее рыбок кои - увидишь, как через млечную туманную пелену. Хрупкий, ломкий, все еще по-девичьи хрустальный и изящный. И тоже на взводе до предела.
Если у меня и был какой-то подсознательный типаж, то каким образом эти двое попали в него одновременно?
Не знаю, не сейчас. Не когда сжимаю скользящую под пальцами простынь в складки кулака, не когда жадно наблюдаю за их поцелуями и мерно двигающейся на мне тонкой ладонью, что так умело и скоро вынуждает меня сбиваться с дыхания, пытаться не жмуриться и чуть покачивать бедрами навстречу. Хочу коснуться и тянусь, поощрительно и ласково, расслабляюще глажу по аристократично изящному предплечью. Обещание Роббу, ловкий танец палец и рта, вот он натягивается на меня вместе с латексом глубоко, сладко. Смена положения, мои горячие лопатки холоднит атлас постельного, надо мной нависает задумчивая, распаленная и эфемерно гипнотизирующая, чарующая своей властью и страстью птица, изучающая меня не как жертву. Как добычу.
Его губ касаются мои пальцы. Гладят, переходят на скулу впалую щеку, острый угол подбородка. просто мимолетная нежность обостренному и оголенному, что тянется ко мне и приказывает снова.
И разъебывает мне зрачки вместе с душой требованием, приказом, что оказывается просьбой. Через пожалуйста.
Вот как ты можешь просить? Исполняю так старательно и жадно, будто только этого и ждал. Будто его волосам не хватало только моего кулака, а его пояснице - плети моей руки. Клеймлю. Сильно, ярко, болезненно. пытаюсь втатуировать под кожу свои чернила. Соперничаю с рисунком ворона? Бред, бред, бред, хватит, не хочу больше думать. Выстони еще. Хочу его. Хочу их обоих. Сейчас же.
Дальше все слишком смазанно и рвется на кадры. Гибкая спина остовами некогда крыльев трепещет от моих прикосновений, выгибается, обнажая гряду позвоночного хребта. Вздрагивают крепкие плечи: прохладно, извини, у меня нет сил согревать в ладони слишком долго. Потерпи, если я неловок, но я стараюсь, правда. Это я шепчу. На английском. Утешающе на ухо, прижимаюсь к этой танцующей в полумраке спине грудью, стараюсь быть нежным, прошу расслабиться и прощения. Ты все равно не поймешь, скорее всего не почувствуешь, но мне надо и важно. Как и разминать его плечо свободной рукой. Как и скользить между лопаток. Как придерживать за талию, пошире разводить бедра, чуть надавливать на поясницу, выгибая. Когда же скулящий и весь уже вовсю подающийся навстречу Робб умоляюще всхлипывает, послушной и покорной блядью насаживаясь, я смотрю поверх него на Бёрка и командую так четко и требовательно, как они еще не слышали.
- Сядь. В кресло, - и смотрю в эти безумные раскаты грома и вспышки молний в лужах на бетоне. Повторяю. И добавляю мягче, возвращаю мягко, - пожалуйста.
Расстояние совсем небольшое, но я его сокращаю. Плотно прижатый ко мне Робб следует за каждым моим движением, ведомый будто в танце. Моя кожа слепляется с его,  натурально сплавляюсь с ним в единое целое, когда подвожу его достаточно близко к царственно восседающему, будто на троне, Янкелю. Осторожно спускаюсь ладонью вдоль тела, обхватываю у основания, показывая, что команду исполню как нужно.
- Положи руки ему на плечи.
Между лопаток Робба упирается моя ладонь, вынуждая его согнуться. Вдох-выдох.
Прикрываю глаза, чтобы не видеть никого конкретного и чтобы сразу к обоим и ни к кому конкретно.
- Хочу тебя.
Тяжелый всхлип и задрожавшее от тугого и тяжелого вторжения тела бьется подо мной, почти звенит и умоляюще стонет. Вижу, как сжимаются пальцы на острых плечах, как сумасшедше в глаза мужу смотрит Янкель, как сжимает подлокотники кресла сам, а я.... Медленно, короткими толчками, но неотвратимо. Туго, постепенно, качая его все сильнее, истекаю весь и полностью в него, для него. Для кого конкретно? Для обоих. И совсем немного - для себя.
Как же это все невыносимо сильно. Как это все слишком, как же, блять, как же. ... Ритмично. Движение за движением, до конца, до упора, до кача вперед, до набирающих мощь шлепков, до вздрагиваний, стонов. Его. Немного моих. Трахая Робба я чувствую биение пульса Янкеля. Их лица на расстоянии вытянутой руки друг от друга, Робб качается, с трудом удерживаясь на ногах, жалобно стонет с набирающей силу громкостью, а я подстраиваюсь, перехватываю удобнее, до синяков вминая пальцы в бедро, и набираю ритм. Силу. Скорость.
и позволяю себе дышать. Порыкивать, сдерживая стоны за закусываемыми губами. перехватываю спереди захлебывающегося стонами Старка, едва удерживая протестующее взбрыкивание, но тебе не вырваться.
Между нами двумя тебе никуда не деться.
И... От меня тоже. Потому что сейчас, на этот акт, это время, эти размашистые, пошлые, громкие толчки и электрические разряды прошивающего нас обоих единения, когда мы стали одним целым, ты.
Совсем ненадолго, эгоистично и малодушно, совсем на немножко это черное коварное солнце стало моим.

Пережить прошедшее безумие одиноким утром в пустой постели нет никакой возможности. Страшно болит голова, сушит, ломит приятно-тяжелым каждую мышцу, общее чувство опустошенности расслабленности течет по венам, а пальцы так предательски шарят по пространству огромной постели, вновь и новь не находя ничего, кроме складок простыней. Что бы не происходило ночью, утром я остаюсь один и только с воспоминаниями и фантомными ощущениями, с обрывками фраз и тональностей, которые вполне могли мне просто присниться.

— Мне сегодня нужно поработать. Если Джейме захочет, сходите куда-нибудь.
— Мммм... — сонное бурчание, — у меня встреча на другом конце города. Но я запомню, что ты не против.

Было или показалось? Как и прохладное прикосновение тонких сухих губ к виску. Как стискивающие мою руку теплые, почти горячие крепкие лапы и ткнувшийся в шею нос. Лучше бы я уходил на ночь  в тот самый специально снятый для меня номер, до которого так и не дошел.
А лучше ли?
На стопятое пробуждение в комнату льется яркий белый свет, за окнами беснуется жизнь. а на часах далеко за полдень. Я катаю по губам иллюзию вкусов кожи, провожу ладонью по вставшему от воспоминаний члену, вновь возвращаясь в последние, самые яростные и жаркие события, которые раньше разве что в порнухе видел. Мжм, естественно. Придушенный, глухие поскуливания Робба, горловые звуки тяжелого и голодного принятия, невыносимо жаркая и жадная теснота, крепкая упругость зада, липкость и влажность стекающей и смешивающейся со мной кожей. Его позвоночник ходит волной, гибким туловищем дракона, его пальцы до синяков сжимают худые бледные бедра и он бьется, бьется, сходя с ума, теряя облик, дрожит под моей ладонью и кричит, напрягаясь весь чтобы взорваться так пронзительно, почти жалобно и ...

- Уборка номеров!
- Твою мать.... Минуту! - добраться до душа целый квест. Подарочек для горничной лежит под кроватью, но зная Бёрка, он уже утилизирован. Под падающими на голову струями воды бы прийти  в себя, но кисть отказывается выполнять мои приказы, напуская пара в стеклянный куб и перемещается снова ниже, к незавершенному. К напряженному, но какому-то ломко-беззащитному взгляду серых глаз, к его беспомощной зажмуренности и секундами высшего наслаждения, когда он весь превращается в иглу, кою тронешь - переломится. Я тогда перехватил его ладонь, отчего -то настойчиво желая разделить с ним это мгновение, с готовностью принимая впивание в меня острых ногтей и подгоняя себя до самого пика. А потом он дрожит весь, обретая вновь контроль над альвеолами легких, спешно возвращаясь в жизнь. Взрывная волна доходит и до меня, накрывает до низкого крика. И потом эти объятия на, кажется, трясущемся полу. Мокрые, тесные, какие-то слишком важные и близкие. Этот поцелуй - сразу следом. Постель, обвитие тех, кто только что пытался уничтожить друг друга яростной обезличенной еблей теперь сплетались всеми конечностями, губами собирая блеск с краешка ресниц и убирая мокрые кольца черных кудрей. Сталкиваясь пальцами. Чуть сплетаясь.
Мне точно приснилась его последняя фраза и мой совершенно сонный ответ в духе "когда ж ты замочишь.... ничего... я заставлю тебя расслабиться..." Этого всего не могло быть, мы слишком крепко пили и последствия ебут меня в мозг так, как своим горлом вчера ебал меня Робб. На моей ключице - темный след и я касаюсь его без конца, будто не веря, что это все со мной. Что мне было так фантастически хорошо. Так... Невьебенно. Настолько, что утыкаюсь кулаком в стекло, в кулак вцепляюсь зубами и прорыкиваю тяжелую, почти болезненную разрядку, надеясь, что вместе с ней меня отпустит этим пронзительным и острым.
Не отпускает.

Упор ладонями в раковину и разглядывание себя слишком долго, чтобы можно было списать, что меня все это не трогает. Трогает. Оба - трогают. Каждый по-своему и каждый куда-то под ребра. Полтора ляма баксов или.... А не хочу.
Улыбаюсь вдруг сам себе как только мой разбитый смартфон разражается вибрацией. Цапаю быстрее, чем понимаю, от кого жду и не ошибаюсь. растекаюсь в улыбке шире, смотрю на часы.
Мечтательно прикусываю губу, хмыкаю.
Не хочу, не буду, пошло все нахуй. Я устал, у меня выходной и меня ждут по конкретному адресу через два часа. С тоской смотрю на свой скудный гардероб и понимаю, что в этом проблема. Второе понимание приходит с тем, что я хочу не писать ему.
Зеленая трубка, половина гудка и бодрый радостный "Слушаю!" меня почти оглушает. И поливает панкейк внутри меня горячим кленовым сиропом, медом и растопленным сливочным маслом.
- Привет, - получается как-то слишком тепло и через паузу, - Мне надо до дома метнуться, что то из шмота взять. Не успею так быстро, пробки дикие.
- Забей на шмот, разберемся. Пожалуйста, приезжай. Я пришлю тебе машину, ты в отеле?
- Да, но не надо. Метро, такси, я разбер....
- Ну пожаааалуйста. Не хочу, чтобы ты напрягался.
Как у него получается одним только тембром голоса выжигать все виды сопротивлений и отказов даже без своего обезоруживающего взгляда и бровок домиком? Не понимаю. Но бровки хочу увидеть снова. Как можно скорее. И не думать о причинах этого желания.
- Вы оба будете?
- Разумеется! А потом пойдем ужинать. Не " Дракарис", мне больше не простят забегаловок. Только классное крутое место.
- Тогда мне точно нужно обновить гардероб.
- По-жа-луй-ста, просто доверься мне и приезжай. Все решим.
Ну как такому щенячьему напору отказать?
- Спасибо что снял трубку. Обычно айтишники не любят звонки.
- Терпеть не могу, да. Ну, тогда до встречи!

Судя по тому, что ни одного имени не было названо, он где-то, где есть место лишним ушам. И тот факт, что любитель переписок сподобился... Ай. Не думать, не думать, не думать, не хочу, заебался! Ни о договоре, ни о долгах, ни о чем другом, кроме как о предстоящей встрече. О светлых опаловых глазах. О широкой сверкающей улыбке. И когда у входной группы отеля припарковывается вызванный бизнес, я улыбаюсь, кутаясь в свою косуху, скрывающую тот-самый-доктор-пеппер и еду навстречу... чему? а не знаю, я по гугл-картам дае не смотрел что это.
... зря.
Сначала решаю, что это ошибка и мотаю головой в поисках указателя, потому что в ЭТОЙ части ЭТОЙ улицы я не был никогда. вывеска немецкого бренда такого уровня, что я только в журналах видел. Но из-за прозрачных сверкающий витрин появляется силуэт и энергично машет лапой, вынуждая меня осторожно зайти все-таки внутрь, мигом оказываясь на перекрестье света, надменных консультантов в строгих тройках и взглядом таким, что сканируют меня снизу вверх и явно не дают мне не то, что стоимости контрамарки, тут и стопки не выйдет.
- Добрый день. Могу я Вам чем-то помочь?
И его сносит, как в мультике, энергичный бесенок с россыпью кудрей, что едва не подпрыгивает на месте, хвостом машет так, что все манекены посшибает. И на ужасно корявом, с ушекровеизлиятельным акцентом немецком голосит что то отдаленно похожее на "МОЕЕЕЕЕЕЕ!!!! ". И тут же выдавливает из меня широкую улыбку, пусть и при нервно спрятанных в карманах джинс руках.
- Никогда не говори по-английски. Звучит чудовищно, - хлопаю его по плечу, задерживая ладонь и растирая его слегка. Ловлю себя на том, как хочу притянуть его к себе и заключить в объятия и, не знаю, может мне кажется, а может я ебнулся, но он будто тоже, только и ждет от меня сигнала. чтобы приблизиться.
над его плечом наблюдаю знакомую острую фигуру в черном, что замерла у стойки с одинаковыми черными пальто и рассматривает их с ленивым, но явным интересом. И косится на меня.
- Так, а... Что происходит? Почему тут? У Янкеля закончились черные шмотки? - вижу, как спина Бёрка делает неуловимое движение оскорбленной кошки и он сподабливается обернуться ко мне, но... Я улыбаюсь ему. Широко и приветливо.
- Привет.

Темно-синяя тройка действительно охуенно мне идет. У Бёрка отличный вкус на вещи, слегка слишком консервативный, на мой взгляд (потому что был бы тот винный другого кроя, я бы предпочел его, да), но будто бы знал, что в этом я... Коротко вздыхаю, оглядывая себя из-за плеча. Бросаю взгляд на бирку и картонный квадрат ценника. Если бы все сложилось чуть-чуть иначе, я бы мог позволить себе такие костюмы и носил бы их. А я умею и это тоже то, что нельзя вытравить и скрыть, как осанку или манеры. В кофрах просторной, как отдельная комната, примерочной уже отложен строгий однобортный черный и еще один, мой личный фаворит, серо-стальной с глубоким вырезом. Туфли, сорочки, пара галстуков, ремни и даже запонки. В перекрестье зеркальных стен на меня смотрит тот, кем я мог бы быть, кем должен был стать и от мысли, что это все взаймы, для угоды чужим прихотям, чисто куколку одевают становится...
Не думать, не думать, не думать. Позвать, да. Позвать, чтобы еще раз на них посмотреть, пряча за едва настороженным взглядом малодушный вопрос, который не то что озвучивать - додумать нельзя.
- Какие-то планы? - но ответа мне не дают. Остается лишь надеяться, что в среду меня не разделают ритуально как праздничного куря во славу сатаны в этой самой бесподобной синей тройке. Бред, конечно, но я как всегда, компенсирую нервозность третьесортным юмором.
Ответ рассыпается огоньками на дне двух пар глаз. Неприкрытый восторг с прижатыми к груди руками и выражением будто лицезрения рождественского чуда, такой похожий на то, когда мы танцевали, а что до... Его лицо смягчается до едва заметной улыбки, такой, которую мне хочется расцеловать. Хочется. И потому я требую этого поцелуя у них, сокращая дистанцию и прикасаясь к ним обоим.
Так тяжело смотреть на вас обоих в одежде, помня, какие вы без нее и что вы вытворяете, когда вам отрывает крышу. Ах, черти, именно это - сопровождается моим беспомощным царапаньем стенки ногтями, блаженным прищуром и подставлением себя им больше.
Хочу, чтобы вечер наступил быстрее. Весь день только об этом и думаю.
- Вау, это... Это охуенно.... - немецкого мата я не знаю, перевожу как "невероятно" и с почти благоговейным трепетом водружаю на свою треугольную переносицу. Мне идет, мне нравится, это настолько мое и про меня, что тает морок от тоски о неслучившемся уровне жизни. Всего лишь акс, но какой и насколько мой, я смотрю на Робба во все глаза, не понимая, как он мог за два дня так меня изучить. Или пальцем в небо? Не знаю, не знаю, обманчиво простодушный волчик. Какие еще секреты прячутся под твоей светлой шкуркой?
В машине же ловлюсь в плен горячей лапы, тут же поворачиваю к нему голову и долго смотрю в насыщенно алом цвете. Мне приятно, тепло, я сжимаю его пальцы крепче, не хочу выпускать. А свободная ладонь сиротливо сомкнулась в кулак: ей не хватает другой пятерни, тонкой, прохладной.
- Мне дико нравится. Спасибо, - может они позволят их оставить? Если нет, то выкуплю на "честно заработанные", потому что сквозь солнечные лучи, прорезающие салон машины да в этом красном свете, лицо Робба Старка объято настоящим пламенем: горячим, испепеляющем все на свое пути, но таким ласковым и щедрым на тепло.
— Кстати, завтра Янкель наверняка будет работать. Я собирался в центр, и, если у тебя нет других планов… побудешь моим переводчиком?
- Думаю, я смогу  оказать эту услугу в рамках нашего соглашения, - демонстрируя, что я  не всерьез, мельком показываю кончик языка и подмигиваю.  В дороге мы поглаживаем друг друга. Мимо мелькают улицы. авто, мой родной Нью-Йорк со всей его грязью, лоском, трешем и богемой, лето в самом разгаре городских сумасшедших и пыхтяших копов. А я думаю о том, как, наверное, сейчас устало прикрыл уставшие глаза сидящий спереди и что ему не помешал бы массаж.
Ваша американская командировка кончится, а я останусь и больше мы никогда не пересечемся. Значит сейчас я буду отрываться на полную. Мы - будем.
А когда водитель останавливается на Ист-Ривер я теряю всякие остатки спокойствия:
- Ривер кафе? Откуда у тебя бронь, тут же за две недели минимум надо?... - это уже потрясенно выговариваю, естественно, Бёрку, ибо Робб не очень похож в их паре на планировщика судеб. Черная птица же лишь ведет бровью и отмалчивается, при этом имея вид самодовольный более, чем полностью. - Панорамные окна открывают сумасшедшие виды на небоскребы Манхэттена и Бруклинский мост, в винном листе свыше 100о наименований со всего мира, а также жесткий дресс код... А. О.
Дошло и все сложилось.
- Погоди. Это же ты обещал ему ужин в приличном месте, - оборачиваюсь на сияющего Робба и подтверждаю свою догадку. Вот почему Янкель такой польщенно-самодовольный, вот почему коварное солнце даже не подпрыгивает и не вертится: выжидал, а теперь купается в лучах славы. - И все же, как тебе удалось?
- Секретик.
Вернули мне мою ремарку. За столиком у меня просят рекомендацию по винам, на что я выпадаю из жизни на некоторое время, изучая позиции. Предлагаю план с чего начать и что подойдет к тем или иным блюдам, на одном варианте предлагаю уточнить год урожая, а по паре названий даю краткую аннотацию, когда отмечаю, что.... Как коты смотрят на меня. Один явно и чуть ли не расплывается от восторга, второй сдержанно, но тоже слушает внимательно и смотрит неотрывно. Они сидят напротив меня, чтобы я мог видеть их обоих, а в мягком мареве свечей и мерцания огней через залив они оба особенно какие-то... Неземные. Почти волшебные. И мне от этого так хорошо.
- За всю мою жизнь у меня не было ничего подобного, - катая в пальцах тонкую ножку бокала, пока по стеклянным стенками раскатывается сверкающая золотом жидкость с сумасшедшим букетом ароматов, я все-таки решаюсь на откровение. - Я о вчерашней ночи, - слежу за их лицами, но не слишком пристально. В ресторане слишком тепло, дневная жара тяжело опустилась на город и я стягиваю пиджак с плеч, оставаясь в одной только рубашке, отмечая, что ее фасон чем-то схож с формой здешних официантов. Отчего то тепло от этой мысли. Даже мы можем ненадолго оказаться по ту сторону стола. - Это было потрясающе. И я должен, наверное, слегка прокомментировать один момент.
Делаю совсем небольшой глоток как паузу. Не думал, что это скажу и что вообще это им нужно.
- Спасибо за деликатность и соблюдение моих границ в нашей, кхм, ситуации, - роняю честную хитрую улыбку пламени свечи, а потом продолжаю. - Но я слегка солгал. С тем барменом было не раз по пьяни. Мы типа... встречались, - теперь коротко выдыхаю и продолжаю, настроенный на какую-то лирическую искренность, о которой меня не просили. - После развода я зарекся строить серьезные отношения, все как-то не до того было: работа, большая семья, друзья, не хватало времени. Артур был  ненавязчивым и я сам не заметил, как в это все ввязался и вот мы на капоте, под травкой, - бросаю остро-хитрый взгляд на Янкеля - обычная травка, безобидная, очень редко, но да, - подмигиваю. Укусил, но мягко, - потом какое-то кино, потом еще что-то. Полгода. Четыре года назад, - хмыкаю.
- Я к тому, что наверное я не настолько натурал, насколько из себя строил. Просто стрессанул в  моменте. Эм... Но жопа моя по-прежнему храм, - поднимаю палец вверх назидательно и тут  же опускаю медленно, - но временно атеистка.
Смеемся вместе, я заканчиваю, отставляя бокал к приборам, сиротливо ожидающим заказа.
- И наверное добавлю, что вы не такие говнюки, какими показались мне сначала. Вот. Сейчас вернусь.
Под тихий смех всех я покидаю наш столик и отлучаюсь в уборную. Вот нахрена этот приступ правды? Хочется верить, что они поняли, что это к моему спокойствию и поведению вчера, к навыку, так сказать. Надеюсь, не решат чего лишнего. Чего-то, что блестит в отражении зеркала, пока сушу руки одноразовым полотенцем.
Подходя обратно замечаю, что на моем месте сидит какой-то мужик и увлеченно беседует с моими, ммм, клиентами. Подхожу быстрее, обрадованный, что в городе нашелся кто-то из их немецкоговорящих товарищей, когда до меня доносится чистейший английский. От всех троих.
Леденею вдоль спины и замираю истуканом.
Они оба великолепно говорят на английском, включая сленг, технические термины, мемы и шутки.
- Нет-нет, ничего не надо, я за другим столиком, - на меня на глядя машет рукой этот неизвестный товарищ и я цепенею снова. А потом смотрю на себя и доходит. Ну да. Похож.
Да что значит похож - был, есть и остаюсь халдеем на празднике жизни богатеньких ублюдков, что развлекаются, как только придет им в голову. Всеми способами. Локоть ноет и находит утешение в ковше пальцев, я стою как идиот не зная, куда себя деть, пока они увлеченно беседуют и вот диалог почти подходит к концу. Прощаются. Договариваются встретиться завтра и обсудить последние нюансы в офисе.
Робб мельком оглядывается и, видимо тоже сначала принимает меня за безликую белую рубашку с бейджем. А потом поднимает голову и вся его улыбчивая мягкость смывается тропическим ливнем.
Мне хочется набить им обоим морды и больше никогда не видеть обоих.

- Иначе бы в свой последний рабочий день швейцар с тяжелым характером никак не мог оказаться на месте хостеса, - как приятно, оказывается, говорить на родном. Как легко подбираются слова, интонации и общий тембр звучания.
Как резко и сильно мне стал в одно мгновение противен немецкий, на котором я уже практически стал думать за эти сраные двое суток.
Пришли ради меня, увидел меня днем, получается... Вот почему Дени была так непреклонна, терпела все мои подъебы и сучливее обычного следила за мной своими почти фиалковыми холодными глазами. Она знала. Все знала. И это она меня им продала.
- Тридцатилетние парни. Международная айти компания. Языки программирования. Какой же я конченный идиот, твою мать... - меня разбирает короткий смех, тру морду ладонью, ерошу светлую челку и зачесываю ее назад. Все произошедшее наползает друг на друга с кристаллической ясностью, все моменты толпятся, спеша рассесться на нужные стулья и галдеть хором о том, какой же я конченный придурок. Я делал ему комплименты. На английском. Искренние.
Жаром обжигает скулы от стыда за все свои слова и, особенно, за мысли, что копошились роем. Совершенно тупые, несбыточные, идиотские, как я сам мысли. Хочется пить, но к вину я притрагиваться больше не хочу. Мне тесно в этом сраном костюме, на меня будто весь ресторан смотрит. Они то видят меня насквозь, знают, что мое место по ту сторону стола, как у официанта, с которым меня их Дэвид перепутал. а еще он им предложил.
- Сука, - выпрямляюсь, сжимая кулаки и продолжаю криво улыбаться, уже откровенно бесясь на собственные реакции. Полтора ляма баксом и семьдесят пять кусков авансом, а я тут из себя оскорбленную невинность корчу. А я тут нафантазировал себе. - Игры богатеньких ублюдков. Впрочем, ценник окупает все, мне ли жаловаться, - кажется, тем самым тоном я пьяный и охуевший обсуждал детали нашего соглашения в первый вечер. - Рекомендацию оставите после окончания срока действия услуги? Тому же Девиду? Или сразу меня под него подложите? За бабло то все можно.
Меня несет. Мне надо завалиться. Мой "тяжелый" характер доведет меня и сейчас. У меня на счету куча бабла и я могу свалить прямо сейчас, наступив на сраные принпципы "заработай". Хоть руками, хоть головой, хоть хуем с задницей, но честно заработай. Ненавижу себя. Сейчас - особенно.
Откидываюсь на спинку стула, скрещиваю руки на груди и смотрю на Робба Старка. Холодно. Меня больше не цепляют крючками его огромные несчастные глаза. Это он ими добивается всего что пожелает, для остального есть Бёрк с его мастеркард. На Янкеля даже смотреть не хочу. Не могу. Нельзя.
- Думаю, ты отлично справишься завтра без переводчика, - и в этот момент такой официант ставит перед нами блюда. Я смотрю на белый рукав его рубашки, на прямую спину, услужливое выражение лица и приклеенную к деснам улыбку. Как быстро я забыл, что улыбаться должен так же. Всегда. - Что-то я не голоден, - швыряю салфетку на стол, поднимаюсь и, подхватив пиджак исключительно из-за того, что мне за него еще отчитываться, едва ли не по чеку ( а может и по чеку. Типа аренды. С Бёрка станется, что злорадствует о пролитом на костюм мужа), покидаю ресторан.

Это пиздец. Пиздец, пиздец, непрекращающийся какой-то. Поездка в вонючем метро нисколько не успокаивает, не заземляет и не схожа с терапией "траву потрогать". Два дня жизни в лучшем отеле не отбили во мне осознание своего реального социального статуса и уровня жизни. Два дня этой сраной жизни впрыснули в голову какие-то совершенно тупорылые и наивно-детские  фантазии, в которой я становлюсь чем-то средним между Золушкой и Вивиан Уорд.
Претти, блять, вуман, ага.
В залепленном выпуклом зеркале метрополитена, расписанном граффити и заклееном объявлениями, я вижу свою морду. Ну симпатичный, ну в костюме. И все. На этом все. Взесив на здоровой и поврежденной руке все факты, прихожу к выводу, что бешусь то сильнее всего на себя. В своей попытке сгладить для себя всю эту историю с откровенной проституцией и вынужденной продажей даже не своих навыков, а тупо своей задницы, я зашел слишком далеко. Замечтался. А реальность такая оп! Давай, вспомни, что тебе говорили про принципы. Как сильно хотели иметь доступ именно к жопе, что подняли  ценник. Как подозревали в том, что ты торчок.
Сколько было таких до тебя? Сколько таких еще будет? Решить, что  ты уникальная снежинка - первый шаг к этому пиздецу, в котором сейчас оказался. Потому что Серс и Боб, племянники, Бронн, Тир и Шая. Потому что это мой шанс исправить столько судеб и его нельзя просрать. Нельзя. Они обычные богатые извращенцы, а вовсе не... И надо для них только наступить на свою ебучую гордость, раздвинуть булки и потерпеть несколько дней, а потом стереть все из памяти. Им не составит проблем найти другого, сговорчивого. Тут больше сработала, видимо, экзотика.
Пробежка по Нью-Йорку все же слегка остудила мозг и напомнила, что я так ничего и не ел за день. И что возвращаться в отель все равно придется, но... Но разговор же был про вечера? В этом дорогущем костюме я ем стоя у пластикового столика хот-доги из вагончика с фаст-фудом, пью мерзейший кофе 3 в 1 и больше не могу думать, что я делаю со своей жизнью.
Впервые пользуюсь карточкой того самого, снятого специально для своей подстилки номера, в котором теперь точно буду ночевать каждую ночь и в принципе проводить свободное время. Как и было в соглашении. Кофры с костюмами, обувные коробки брендированные пакеты - тому подтверждение. В мини-баре хватаюсь за виски - попроще, конечно же, не Маккалан 26 года, - но тут же отставляю в сторону. Не хочу. Тошнит. Душ, долго чистить зубы, в одном полотенце потом развалиться в кресле и открыть гугл. Едиснтвенное, что меня до сих пор беспокоит. Как же он назвал то? Исполнитель же известный вроде, хоть и русский. Спустя четверть часа поисков и постоянный транслит, ибо этого языка я в душе не знаю, все же нахожу трек, что по мелодии сразу высекаю. И потом пропускаю текст через переводчик.

Мы слишком увеличили дозу.
Гильза от пули навылет.
Я рассказал бы тебе все что знаю, только о том нельзя говорить.

Мальчики запутались в самих себе. Почему-то не женаты до сих пор, хотя европейцы. Из-за бизнеса? Похоже. 12 лет вместе, а знакомы и того больше. В тупике, накопилось так много, вот и ищут ощущений на стороне. Якобы блажь одного, якобы второй готов для него на все. Но явно нужно обоим, каждому свое. Ощущения, запретность, новизна. Может быть до меня были другие типажи, может профессиональные хастлеры, может еще что. Может я выдаю желаемое за действительное и это не попытка более серьезного и монументального в эмоциях Бёрка выразить, что... Что? Опять мои сраные фантазии?
Как хорошо, что я не рассказал им, как хорошо мне было с Дейном. Решат еще, чо я набиваюсь им в любовники или полноправным третьим. Мне просто так сильно сжало грудь первое пробуждение, когда эти двое, каждый на своем плече. Как они на меня смотрели. Держали за руку.
Блять. Ну и с чего я взял, что единственный, с кем они спали так в обнимку, так смотрели и держали7 перед кем устраивали сцены - спектакль на публику? - что они сейчас, обсуждают и празднют, как охуенно вертят чужими эмоциями? У вседозволенности своя высшая лига, им может уже не так интересны тела, сколько эмоциональное разъебалово.

Господь просто устал любить нас.
А вот эту фразу я никак не могу истолковать не буквально, сколько бы не крутил. Я не спихолог, не заплатка на их паре. Могли же за полтора ляма надеть ошейник, поводок и ебать меня во все щели всю ночь напролет и что? Я бы ушел? Нет. За деньги да, блять.
Господь просто устал любить нас.

Ключ-карта пищит, размещается в кармане брюк, а дверь открывается с легкого пинка. Ну не хватает у меня рук. Две бутылки шампанского в руках - одна во мне. Розового. Ведерко клубники, естественно. Захожу уже почти как к себе домой, натыкаюсь взглядом на выходящих с балкона. Ставлю свои дары на комод в прихожей, опираюсь локтем о стену и усмехаюсь. По-гусарски залихватски, глядя поверх красных авиаторов блестящими зенками.
Ну ладно, во мне тоже две.
- Забыли, - киваю. На этом все. И извинения игрушки, что взбрыкнула и закрытие темы всей неловкой. - Я видел у вас джакузи, - сообщаю безапелляционно и как факт. - Никогда в нем не плавал за сорок лет жизни. Подхватываю подмышку бутылки, ведерко и следую ко второй, большой ванной, и бросаю через плечо невинно. - А еще я делаю пиздатый массаж ног, - еще пауза на подумать и ухмыляюсь чуть более тепло, чем сам мог от себя ожидать. - Как же охуенно говорить на родном языке.
Чаша огромна, в ней можно нырять и утонуть. Пена душистая до потолка, за раздвинутыми жалюзями панорамного окна - вид на огни города. Утопаю в горячей воде с разноцветными пузырями, пью прям из горла и закусываю клубникой, думая, что даже если не придут, то это их проблемы. Как минимум реально кайфану.
И продолжаю петь Blinding Lights во всю мощь связок, когда дверь в ванную отворяется, но не различаю, кто именно заходит и не оба ли, потому что на красные стекла налипла пена.

- Ты слишком одет для моей пенной вечеринки. Тут особый дресс-код, - и улыбаюсь, все так же насмешливо глядя на волчика поверх красных стекол. Совсем другой. Живой, воодушевленный, без затравленности и боли во взгляде, он так беспощадно красив сейчас, что... Блять. Ну хватит, Джейме. Просто... Будь собой?
Будь собой и не думай о завтра. Послезавтра. Седьмом дне и балансе счета. Только на минут 15 вперед максимум. Будь в моменте. Будь собой.
— Да? — Невинные глаза, едва ли не хвост трубой и бьет им сам себя, — хорошо, давай так. Я начну, а ты скажешь, когда достаточно. Я же не знаю, какие у тебя тут правила!
- Справедливо. Насколько мне известно, территорию Соединенных Штатов Джакузии нельзя посещать, как минимум, в носках. Может привести к травмам.
— Ого. Ну, я не врач, не мог знать! — Послушно стягивает носки, и, подумав немного, оставляет их прямо на полу. — Что дальше?
Болтушка. Я таю снова. Растопленное сливочное масло, кленовый сироп и золотистый мед по румяному панкейку. Все что угодно, чтобы ты не грустил. Минутку.
Он тоже на это попался так крепко, что жабрами сами на крючок насаживается и добровольно ни за что не освободится?
Тоже?...
- Гильдия айтишников запрещает контакт с водой и мыльной пеной в футболках. Сделаешь это под музыку и плавно - клубника в подарок, - и дразнюсь, тут же зажимая ягоду между зубов. С ним легко и приятно играть. Хочется. Особенно, когда смотрит вот так, с демонстративной недоверчивостью, но и с явным лукавством.
— Мне кажется, я бы знал… Последнее обновление читал сорок минут назад. Покажешь потом. Если что, штраф — ещё одна клубника.
И — слушается, намурлыкивая хит Викенда.
- Хорошая песня, когда понятно о чем, да? - не кусаю, а скорее легко типаю. Подмигиваю, понимая, что у меня нет никаких моральных сил и возможностей затаивать на него обиду. Ты тоже так же с ним, да? Нет ничего, что ему можно было бы не простить. - Хорошо... Теперь джинсы, - на полтона ниже, слежу внимательно. - Сам придумаешь повод, сэр натурал слегка занят... Наблюдением.
— Твоего желания наблюдать вполне достаточно, — фыркает, стягивая и джинсы. Сразу вместе с бельём. — Просто на всякий случай.
- Только наблюдать? - бесстыдно смотрю уже совсем не в глаза.
— Хотя бы наблюдать, — приближается, почти подкрадываясь, и проводит кончиками пальцев от шеи до плеча. Щурюсь мимолетно, перехватываю его кисть и говорю быстро, чтобы не передумать, - извини за сцену. - Трусь о его пальцы колючей щекой, как кот, просящий ласку, а потом тяну за нее же на себя, - запрыгивай. Одному тут скучно и прохладно.
И погружение Робба нисколько не мешает мне рассматривать его словно вырезанное из дерева тело, политое легким загаром как карамельным соусом. Перво-наперво воодружаю ему шапку из пены и лишь потом выдаю обещанное: угощаю клубникой, не забыв провести пальцем по губам и щеке.
- Янкель придет?
Малодушно. Безответственно. Но просто надо. Услуга же комплексная - пизжу сам себя мгновенно.  А потом мы смеемся и плещемся, как гусята в тазу, ржем над какой-то ерундой и я пропускаю момент, когда меня откровенно топят слишком знакомые холодные руки. Теряю красный цветокор, фыркаю от пены и мыла, смазываю с лица воду, а со слуха - заливистый смех Старка. Но в долгу не остаюсь и вот уже мы оба мокрые по самую голову, барахтаемся уже втроем и смеемся, а потом.
Потом.
Не выпускаю чужой руки. Держу. И плавно тяну к себе, встречая только цоканьем и присвистом последующие двусмысленные пики, что льются из этого тонкого рта. Прижимаю его к своей груди, забираю у Робба мокрые авиаторы, водружаю на птичью переносицу. Шепчу на ухо после того, как прижимаюсь губами к острой скуле.
- Я больше не буду.
Он не знает, что так целовать - тоже. Но он улыбается, заметно размякая в моих руках, а потом запрокидывает голову назад и опять изучает мою шею. Не голодно, а совсем мягко. Ладонями прихожу в движение, разминая его каменные жесткие плечи, тонкую шею, острые лопатки.
- Как ж ты живешь с такой зажатостью. Тебе надо походить по нему, тут работы на месяц, - журю, но не строго. - Чисто камень. - Играю. Наблюдаю за откровенно пьяненьким и жутко довольным Старком, что лопает клубнику и тянусь к нему ногой, ступней проходя по внутренней стороне бедра. И дальше. Под моими ладонями расслабляются плечевые узлы, ощутимо снимается каменное напряжение. Бодаю лбом в мокрый висок черный висок, почти мешая допивать фужер шампанского. А потом, уже вовсю мягко наминая пальцами ног под водой и густым слоем пены между ног Робба, обращаюсь к нашему волчонку. - Дай ножку. Научу Янкеля, как делать тебе приятно.
И когда над водой появляется распаренная в горячей воде ступня, я ловлю ее в клешни. Шепчу на ухо колючему пернатому "смотри и повторяй" после чего приступаю к точечному массажу ступни. Крепкому, правильному, бьющему точно в цель - иначе бы зрачки Робба не расширились до полного залития черным голубого, красные губы не приоткрылись бы, сдавливая влажные выдохи, а сам он не растекся бы по бортику этой огромной чаши, подставляясь просто весь.
- Нравится?
В ответ - нечленораздельное мычание и прикрытие веки. Перехватываю мокрую тонкую ладонь - наконец-то горячую - и умещаю вместо одной своей. И шепчу снова, совершенно беззастенчиво касаясь ртом аккуратной раковины уха.
- Давай одновременно? Мы с тобой сможем, м?

Утро встречает теплом и почти сокровенной тяжестью на плече. Одном только. Надежда, что Янкель курит или в ванной рассыпается так же быстро, как и появляется. Мне остается лишь снова отсчитать себя за надуманное. За растворение в моменте. За невозможность перестать ласково водить кончиками пальцев по теплому плечу и перестать утыкаться своим выразительным носом в так одурительно пахнущие черные кудри.
За то, что столько этого сраного игристого выпил.
Я с ними сопьюсь.
- Привет, - получается сипло со сна. Улыбчивое солнце расплывается в широченной улыбке, бодает мой подбородок носом и оставляет поцелуй на шее. Тебе тоже хочется? Тебе хочется?
Мне вчера очень хотелось. Когда капли воды с тел не столько промакивались тканью, сколько слизывались. Когда по распаренной коже ногтями. Когда без приказов и команд, а стихийно, но так единым целом и слаженно, будто вместе давно и безнадежно. Когда оставил яркий след на напряженном плече. Теперь и у тебя есть, как у меня и Янкеля. Когда расцеловывал, кусал это самое плечо, набирая ритм и ускоряясь в движениях  размашистых неторопливо, но неостановимо. Когда нечеловеческие звуки изнемогающего от двойного удовольствия Робба заполнили меня всего, заглушая рев крови в висках и битье пульса. Когда поверх этого самого влажного плеча я видел ломающегося в наслаждении и совершенно невменямо-податливого Бёрка, на ощупь ищущего мои пальцы. Не могу найти следы лунок на ребре ладони, а жаль. Я бы сделал себе такую тату...
Чего блять?
- У тебя башка не болит что ли?... - ох, молодость. Завидую откровенно, наблюдая за энергичным и урчаще-деловым Старком. Не дали мне слинять после секса, а ведь я хотел. Уронились на плечи, сложили поверх меня руки и засопели. Думал, 5 минут полежу-передохну, а тут и утро. - Эй, - ловлю за лапу, вынуждая задержаться. Сидит на краю постели, весь лохматый, сонный, пахнущий сном, теплом и потом, но так залит солнечным светом. Кожа цвета сливочного масла, россыпь черных кудрей отдает немного золотом, улыбка нежная, ставшая слегка робкой, но очень искренней, а глаза, эти почти прозрачные при таком ярком освещении... - У тебя глаза светятся.
И все-таки, не хватает. Курю натощак, сквозь красные стекла глядя на равнодушный город. Наверное, я уже не смогу дать по тормозам. Слишком. Мне же тоже нужно иногда поверить о то, что и меня ждет что-то хорошее. Еще четыре дня. Четыре дня мне будет... Хорошо мне будет. Поздно одергиваться. А потом будет потом.  Я переживу.
Просто наслаждаюсь моментом.
И все-таки не хватает... На звук возвращаюсь, понимая, что шаг ускоряю. Не лечу, как Робб, конечно, но и вальяжным дефиле не назовешь. Вернулся.
И сразу так стало правильно, когда вот так. Когда они делятся мягкими поцелуями в губы, а как только поворачивается ко мне.
В подбородок. И по лицу гладит.
Вот тут чуть-чуть неправильно.
- Никаких дресс-кодов, костюмов и заведений со средним чеком в три мои месячные зарплаты, - категорично подаю голос, когда все уже готовы. Футболка с доктор Пеппером, косуха, бесподобные авиаторы и мои драные джинсы с кедами как единение с моим настоящим. - Я устрою вам променад по обратной стороне Манхэттена. Ой бля... Янкель, тебе плохо? Кажется ты... Температура? - спотыкаюсь о вышедшую птицу, тут же подлетаю и прижимаю обеспокоенно ладонь ко лбу, еще и пульс замеряю пальцами на тонком запястье. Затем обеспокоенно оборачиваюсь к его мужу, - звони в скорую. Янкель обнаружил другие цвета, кроме черного.
Они меня едва оба не отпиздили, но как же я ржал.
Предполуденный  Brothers Coffee Co встречает небольшой очередью, ароматным кофе и чиабаттами, от запаха которых желудок стонет и готов на все ради порции. Нагружаю бумажными пакетами своего жизнерадостного сообщника, задумчивой птице вручаю картонку с напитками, сам беру еще один пакет, который раскрываю уже на улице.
- Разбираем мороженое. Вы такого не ели нигде на планете, отвечаю.
И да, до парка мы идем пешком. Среди прохожих, вдоль гудящей дороги, мимо витрин и вывесок. В маркете сную уже один, быстро оббегаю полки и беру себе лишний пакет, о содержимом которого умалчиваю, когда за руку тащу за собой все еще какого-то слишком отстраненного Бёрка что никак из смартфонра не вылезет и подгоняю зазевавшегося на огромного пушистого маламута Робба. Пришлось и его дернуть за шкирку с проезжей части.
Отчитал еще заодно. Обоих. Рассказал про стремное движение и опасность. Послушал про собаку. Согласился, что красивая, но ты красивей и надо себя беречь. О сказанном подумаю после, а сейчас - парк, парк, парк.
Выбираю место скурпулезно и тщательно. Подальше от дорожек и так, чтоб слегка долетала прохлада от фонтана, под раскидистой липой. Из пакета извлекаю огромный клетчатый плед, пару небольших подушек, термос. Бурчащий Бёрк снова отвлекся на звонок, ходит вокруг нашего острова уединения, пока Робб довольно жует кое что из наших внушительных запасов фаст фуда из пекарни и довольно кутается в мою куртку. Она ему идет, но велика.
- Если ты сейчас же не перестанешь работать, я отберу у тебя телефон, - и смотрю снизу вверх без малейшего сомнения в собственных действиях. Да, это тебе я говорю. Да, сделаю. - Даже не сомневайся. Я, как минимум, сильнее, а еще на своей территории.
С набитым ртом Старк уговаривает присоединиться нашу птицу к завтраку и наконец-то мы все размещаемся.
Они не знают, но я сам так не отдыхал много много лет. Показываю небольшой мяч и зову поноситься, побросать, а откликается, конечно же, только Робб, но Янкель наблюдает, смеется и снимает на видео нашу беготню. Показываю свой фирменный бросок и вот уже лезу за ним же в фонтан под бурчание Янкеля и хохот Робба. Вот Робб запрыгивает мне на спину, пытаясь мяч отнять и мы падаем в траву вместе, кувыркаемся и смеемся во всю пасть.
Взрослые дурашливые мужики. Счастливые.
Но нас не снимает камера, потому что кто-то опять с кем-то пиздит и не может расслабиться.
-Я ему вьебу, честное слово, - бурчу и понимаю, что со мной согласны. Мы действуем слаженно, будто репетировали сотню раз: каждому по тощей ноге, снимаем по ботинку, по носку, закатываем штанину джинс, я отбираю телефон и вещаю в него максимально женским голосом, какой только могу изобразить своим прокуренным басом:
- Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить завтра, - и выключаю его айфон. Вот так-то. - Тебе надо траву потрогать, птица. Вы-ход-ной. Хватит, - тянусь к его лицу и беру острые черты в ковш ладони. Поглаживаю, удерживаю.
- Расслабься хотя бы на пару часов. У нас есть все необходимое тебе на это время. А потом будет потом.

С меня желание.
Даже глаза приходится прикрыть - у них нет сейчас защиты красных стекол, но какое-то время я не могу позволить, чтобы они заглянули в это мутное и залапанное зеркало души. Если бы у меня действительно была возможность прямо сейчас получить все, что я озвучу, то я бы споткнулся и сломался о формулировку и никакой очаровательный арбитр бы не зафиксировал мою волю. Я хочу, чтобы Робб Старк смотрел на меня. С этой счастливой и задумчивой улыбкой, с этим считываемым на любом языке мира выражением. Я хочу, чтобы Янкель Бёрк громко и свободно смеялся. Обязательно положив свои красивые, тонкие, прохладные, кажется, всегда пальцы поверх моей ладони. Я хочу, чтобы этот визит в парк не кончался. Прохлада от фонтана, летнее тепло, мягкость травы под ступнями, остывшие, но вкусные чиабатты, разговоры и стеб, улыбки, прикосновения, взгляды. Я хочу чтобы фотка, что я успел тайком сделать пока они мимолетно урчали друг другу на ухо, осталась со мной навсегда. И в памяти телефона, и распечатанной бумагой над кроватью, и заставкой на рабочем столе, и в памяти.
Я хочу подхватить меннингит раньше Миссандеи и не выйти на свою последнюю смену в тот проклятый четверг. Я хочу не знать немецкого. Не оказаться в объективе камеры скучающего в пробке миллионера. Я хочу никогда не знакомиться с ними двумя.
Я, конечно, переживу. Просто никогда не смогу забыть.
Выныриваю из глубины мыслей во время внезапного откровения. Льется легко, так непривычно для наглухо закрытой и жадной на искренности птицы, а потому так ценно. Тот сложный монолог про ценность и частоту проявлений вертится в голове, пока новые факты вышибают. Замираю, рассматривая острую фигуру в синей футболке (почему именно синяя? почему все время спотыкаюсь об этот цвет? цвет глаз Робба?) и опять вижу перед собой подростка, которого жизнь отхуячила по самому дорогому. Долго хуячила, резала по живому, по куску шинковала, медленно, а потом отрезала огромный кусок тесаком и выбросила: на, живи как хочешь.
- Наша строгая, прагматичная, серьезная птица оказалась русской принцессой, - шепчу негромко, задумчиво и, если честно, слегка восторженно, в то же время понимая, что со своими сожалениями вежливости я запоздал лет на десять. Да и неуместно будет сейчас абсолютно. Про то, как сильно срезонировала его история с моей собственной и говорить нечего. При этом млею откровенно на исполнение запрета номер два, невольно подаваясь на ласку, как большой довольный кот, подставляю гриву ласке. Ловлю себя на бесцельном, но нежном поглаживании большим пальцем центра птичьей ладони, а когда со мной встречается светлый взор и вслед за мягкой улыбкой следует ряд вопросов, своей раздумье сопровождаю осторожным поцелуем в место поглаживания.
- Продолжай так улыбаться и я расскажу тебе все, что попросишь, - а это я говорю на немецком, вспоминая и высмеивая в то же время моменты, когда надеялся, что они не понимают меня. Привстаю на локтях, потом сажусь полностью, скрещивая ноги по-турецки, нахожу пачку своих мятых мальборо и прикуриваю прежде, чем начать рассказ.
- Долго получится, так что советую доесть чиабатты, - киваю на бумажный пакет и под тление бумажного карандаша начинаю говорить. О некогда успешной семье Ланнистеров. Не миллионерах, нет, просто бизнесменах, что хорошо поднялись на холодной войне. Работали на правительство, к Карибскому кризису приложили руку, да, оружейка, да, не то, чем хочется гордиться и делиться, но факт есть факт. Благодаря влиянию отца трое его детей - рассказываю и про близняшку Серсею и про инвалида с рождения Тириона - с детства росли в роскоши и мире псевдо-аристократии со всеми этикетами, светскими ритуалами и отчаянным подражанием нынешнему "олд мани". Да, был Гарвард. И да, мне было столько же лет, сколько было Янкелю, когда солнце и сердце нашей семьи, обожаемая супруга и любимая мать оказалась застреленной в собственной машине вместе с водителем и охраной. Случайно. Разборки банд, шальной обстрел, они просто срезали по не самой благополучной улице, чтобы успеть приехать в аэропорт вовремя. И тогда все посыпалось. Отец впал в депрессию, закрыл компании и продал все акции. Он считал, что его способ нажиться на чужой смерти вернулся ему таким способом. Не разговаривал семь лет, стал затворником, а потом сам уехал в дом престарелых, где коротает жизнь до сих пор. Я же бросил учебу и пошел искать справедливости в полиции, Серсея в модельном бизнесе, а Тирион в юриспруденции. Моим наставником стал немец еврейского происхождения Селми, что помогал мне справиться со мной тем, что мы практически всегда с ним говорили на немецком и если бы я мог выбирать родителя, то хотел бы, чтобы им был он. Когда же отец снял обет молчания, он спросил лишь, на кого из нас переписать наследство, чтобы он мог полностью отойти отдел. Серсея разбиралась со вторым браком и остальными своими ухажерами, я критически далек от экономики и вообще легавый и все в свои руки взял Тир. Он решил заняться ресторанным бизнесом и просил меня помочь ему. Просто быть рядом в любой роли. Так я ушел из полицайки на, как думал, легкие бабки, а историю с сомелье вы уже слышали. Женился на невесте, что мне чуть ли не с детства сосватали, но идея с собственным делом увлекала сильнее, чем семейная жизнь, да и детей не хотел категорически, потому долго меня Маргери не выдержала и через пять лет мы развелись. А дела, начавшиеся так неплохо, становились хуже, самый умный из нас Тир явно не справлялся легальным путем и стал пропускать через свои заведения обнал и крутить чужими деньгами. Он не со зла, он хотел как лучше, как было раньше, а я не мог ему помочь, потому что бухал, веселился, скандалил с посетителями и постоянно влипал в неприятности да драки. В какой-то момент подрался не с тем парнем и чтобы меня не раскидали в разных пакетах по всему Гудзону, пришлось отбашлять здоровенный кусок денег. Карьера Серс зачахла как и у любой модели, что пересекает тридцатилетний возраст, а влюбившись в борца ММА она и вовсе нашла своей семейное счастье. И потом все как-то одновременно: Бобу на ринге ломают спину, Тир влюбляется по уши в замечательную женщину, но шлюху, с неебическими долгами, мы ссоримся, я увлекаюсь байками и гонками, а потом Тира накрывают. По полной. Конфискуют почти все бабки, блокируют счета, сажают его на 14 лет. С огромным трудом и залогами скашиваем срок до восьми. А я по пьяне с другом попадаю в аварию и разбиваю в хлам только что взятый в кредит дорогущий Кавасаки. А у меня не было страховки на тот момент и если бы не проданная Серсеей недвижка, то остался бы без руки, а друг бы сел за вождение в пьяном виде. Так что локоть болит потому, что там титановый сустав, который лишает меня былой подвижности и возможности работать барменом равно как и всем, что связано с мелкой моторикой. Мы остаемся на мели полностью, в долгах, Серсея еще и с тремя малолетними детьми, а Бронн в бешеных долгах. Просрали почти империю всего за десять лет.
- Из нас троих Тир всегда был самым сообразительным. Мы так на него рассчитывали, верили, что в какой-то момент каждый углубился в себя и он просто свернул не туда, обремененный клеймом умника и достойного наследника. Вершителя судеб и добытчика. Гения. А ему просто была нужна поддержка семьи и чтобы мы не косячили, - улыбаюсь в потухший фильтр. Перевожу взгляд на притихших котов и не вижу в них осуждения. Мне важно, чтобы не осуждали. Не скрываю.
Но я и не скрываю своего прошлого.
- Я был уебком и сейчас за это расплачиваюсь. Все честно. Не судьба несправедлива, а просто люди иногда совершают ошибки. Их никогда не поздно исправить.
И снова смотрю на них. И снова не вижу осуждения. В конце-концов, я не перестаю быть их персональной шлюхой. Они купили меня без знания моего бэкграунда и сейчас менять свое отношение ко мне из-за прошлого как-то тупо. А жалеть меня тупее еще сильней. Они умные парни, еще и воспитанные. Как минимум не опустятся, как максимум не оскорбят этим.
Коротко выдыхаю, осторожно тянусь рукой. Встречаю горячую ладонь и прохладные пальцы сверху. А потом мне приходит в голову идея.
- На счет желания... - Усмехаюсь, ложась головой на бедро Бёрка, а на ощупь ищу лапку Старка. Смотрю на него снизу вверх, тяну руку, снимая очки с переносицы и водружаю себе. - Возьми телефон Робба и почитай нам что-нибудь из любимого. На немецком.
После паузы добавляю. Ласково. Глядя в рубиновые, как драгоценный камень, из-за стекол, глаза над собой.
- Пожалуйста.

- Ремарк в твоем исполнении звучит как сказание.
Я отрефлексирую все это позже. Слишком обухом по голове. Слишком много всего и я сейчас перегреюсь, как процессор, а у меня впереди еще будет много лет жизни, чтобы переварить. В моменте я хочу лишь хохотать до слез вместе с ними, бодаться затылком в острое колено и сграбастать в объятия умеющего разрядить любую обстановку Старка. Что и делаю, ероша ему кудри и прижимая носом к груди. Сколько в тебе тепла. Сколько непосредственности.
- Все еще потрясающе косишь под дурачка, Робб, - шепчу ему на ухо, отводя колечко локона со лба и встречаюсь с распахнутым озером, в которое проваливаюсь по колено, по пояс, по грудь и плечи. Во вкраплениях шоколадной крошки у самого зрачка мечется сначала испуг раскрытия, почти сразу теплота и понимание. Прости, что заметил вслух. Я больше не буду обнажать твою бешеную эмпатию и прозорливость, раскрывать актерскую игру, что не 100% постоянна, но все равно присутствует.
Прости, что не встретил тебя первым. Хотя что с того поменялось бы? Где я и где ты, что мог бы я дать тебе? Научил бы набухиваться, драться и разваливать семейный бизнес? Со мной ты в двадцать лет бы вернулся побитым щенком обратно к родителям, не справившись с тяготами суровой жизни. Со мной ты бы не стал таким невероятным, каким являешься сейчас.
- А у меня возникла новая ассоциация, - нарушаю молчание, первым ступая на узкую насыпную дорожку, ведущую от нашего временного пристанищя в сторону выхода из парка. Оглядываюсь на Бёрка хитро, а восклицаю громко. - Ну точно принцесса! Слишком красивый, слишком надменный, слишком крутонравный и скорый на расправу, особа голубых кровей, никак не иначе, - за моей насмешливостью прячется восхищение. Давно забытое, какое-то юное, когда еще столько надежд и веры в будущее - отличительная черта глупцов и романтиков. Хотя причем тут союз "и"? Обхожу их, следуя спиной вперед и размахиваю руками, иллюстрируя им свой рассказ вместе с мимикой и интонацией рассказчика сказки. - Стены твоей башни выложены черными матовыми зеркалами, подступы к полному шипов и лаве рву охраняет змееподобный дракон-оборотень (не исключено, что ты сам им и являешься, кстати), а губы свои перед сном все время смазываешь ядом, чтобы попытка разбудить тебя оказалась фатальной и одноразовой. И Робб - твой рыцарь? Получается так, - щелкаю пальцами, отправляя подмигивание и указывая в волчика "пистолетом", - на сером волке, как в русских сказках. Приручил дракона своей шальной и опьяняющей улыбкой, оседлал его и взлетел в узкую бойницу, где застал тебя за нанесением своей смертоносной косметики и заявил прямо, что поцелует, невзирая на яд, потому что пришел за тобой и без тебя не покинет этого места.
Замедляю шаг, жестом фокусника складывая руки на груди, останавливаюсь у борта фонтана, чтобы закончить очередную бредню моей фантазии, как обычно, эффектным финалом. Не только Старк любит широкие жесты.
- И тогда, сраженный упрямством, категоричностью и прямотой намерений, наша принцесса не уснула в ту ночь, а проговорила с рыцарем до рассвета, пока первые лучи солнца не сожгли яд с ее губ. И лишь после этого отдала поцелуй своему герою. в улыбку которого влюбилась навсегда, едва только он показался в ее покоях. Вот такая вот сказочка.
Я завидую этому рыцарю. Почему не я встретил тебя раньше? Ответ в моей ладони. В разбитом экране дешевого китайского смартфона, который, сколько бы не пытался косить под флагман, остается дешевым куском пластика с куцым набором маломощных функций. Мне просто нечего тебе дать. И в этой сказке, что пришла мне в голову так некстати и сорвалась, зачем-то, место мое.... Шип во рву? Слишком много на себя беру.
Максимум - рассказчик, что запечатлел в словах. Да и то, переоцениваю свою роль.
Парням нужно отойти и я киваю, кивком обозначая направление. Сам же остаюсь их ждать на месте.
- Я позвоню Серс, она наверняка беспокоится, куда я пропал. Встречаемся на этом  же месте и пойдем дальше. Я уже знаю, куда хочу вас отвести.
Разговор выходит короче, чем я боялся - спасибо так вовремя (всегда) наложившей в колготки Мирци, что своим ревом отвлекает любимую мамулю от тревожности в адрес бестолкового братца. Главное, что у них все хорошо, а мне она все равно не поверит. Ничего. Еще четыре дня и вся их жизни круто изменится.
Моя тоже. Уже.
Всего четыре дня. Уже три с половиной.
Забираюсь на борт фонтана ногами, хожу по краю туда-сюда, выглядываю среди деревьев знакомые фигуры. Три с половиной дня пройдут, а у меня останется решение финансовых проблем, моая память и драгоценный снимок в галерее телефона. Их нет рядом всего минут семь, а мне уже хочется их видеть так сильно, что палец смахивает шторку на дисплее, спешно раскидывает значки и открывает их лица.
Аж жмет что то. Вы такие счастливые. Оба. Янкель расслабленно опирается лопатками о ствол дерева, смотрит поверх моих красных стекол  и тянет ладонь к льнущему к нему Роббу, что бережно водружает на его стянутые синей футболкой плечи мою куртку. И то, с какой нежностью они обращены друг к другу, как гнутся в мягких, полных взаимности улыбках их рты, как их тела обращены друг к другу столько всего... Почему я не встретил вас обоих раньше?
История не терпит сослагательного и я не буду. В этом кадре есть часть меня прошлого - поношенная косуха. В этом кадре есть часть меня будущего - брендовые авиаторы, выбранные для меня ими. В этом кадре Янкель так непривычно в темно-сине....
... Да быть не может.
Ошарашенный робким прозрением-подозрением, не замечаю, как промахиваюсь мимо борта, соскальзывает резиновый кед по мокрому бетону и прямо в воду. Спасая ноги и себя группируюсь, шлепая чечеткой по воде, едва не падаю, по колено погружаясь, поднимая вокруг себя ворох брызг и, размахивая руками для равновесия, все-таки не удерживаюсь и наклоняюсь почти раком. Костяшки пальцев обжигает резкой болью сдираемой о бетон кожи, ушибаю сильно, но не разжимаю. Не разжимаю... НЕТ, БЛЯТЬ, НЕТ!
Выпрямляясь резко, судорожно поднимая с плевком воды прям в ебальник многострадальный смартфон, что погас экраном, сквозь трещины плача. Яростно давлю кнопку включения и кусок пластика заходится эпилептическим припадком, то показывая, то скрывая от меня это самое фото.
- Блять, нет-нет-нет-нет, - забываю, что стою с мокрыми ногами, в воде, обо всем на свете, все вытираю о футболку многострадальный аппарат, что продолжает плеваться водой из разбитого дисплея. И с каждым миганием бледнеет сильнее. - Нет, блять! - похуй на онлайн-банк, симку, телефонную книгу, мессенджеры и прочее. сука, только не умирай. Живи, живи, блять, живи!
Ледяная мокрая мобила показывает мне пересвеченные контуры роскошной фотографии - украденной тайком из их жизни момента, в котором я по своей тупой романтичности смог пририсовать себя, но главное, запечатлел их двоих, и гаснет намертво, не отзываясь на кнопку включения.
- Нет, блять.... - уже шепчу. Запоздало реагирую на голос, оборачиваюсь, встречаясь с обеспокоенно-настороженным Старком, чье удивление моим положением сменяется встревоженностью. Спешно и через силу стираю с морды боль, натягиваю бестолковую улыбку и всплескиваю руками. - Вот я косорукий хуй, прикинь?
Реально косорукий. Содранные от удара пальцы саднят и немного кровоточат, джинсы по колено мокрые, а в кеды можно пустить рыбок и те будут там жить. Выкарабкиваюсь из фонтана, чавкая и шлепая, осматриваю себя, вытирая ладонь о футболку небрежно.
- Да оступился, конь. С рукой все норм, ссадина. Все в порядке, - уверяю волчика, что прильнул к моей ладони. Прячу в край футболки и протягиваю мокрый аппарат. - Скажи, его можно как-то оживить? Он не включается больше. Ты же компьютерный гений. Ты же сможешь что-то сделать с ним, да?
Вы же не исчезнете?