Один удар — и всё моё тело вдруг наполнится трепетом. Слепая жажда прошептала: «Пей до дна».
Последний шанс и пропавшие без вести — это мой дар, это мой дар, это мой…
Почти детские попытки сохранить остатки лица рассыпаются паутиной трещин, а после ломаются кромкой ненадёжного весеннего льда. Сколько бы я ни пытался, делать вид, что ничего особенного не происходит, больше не получается: Джейме Ланнистер точно знает, что делает. Удар за ударом наносит отмерено, вскрывает меня, как консервную банку особо упрямого сорта.
И я, выдыхая порывом, сдаюсь. Говори. Делай. Завораживай. Можно подумать, от падения с такой высоты может хоть что-нибудь защитить, и я опускаю последние щиты, позволяя себе затеряться в чувстве, что всё это нужно двоим.
Мы делим момент — фрагмент за фрагментом, излом к излому.
Он говорит такое, после чего ни жизнь, ни алая нить между нами не могут быть уже прежними. Кутает меня в паутину исключительно верно подобранных слов. Убеждает, что в нём бьётся живое и неподдельное, сбрасывает последнюю попытку завуалировать хоть немного. Всё правильно, так и надо со мной: до тех пор, пока недостаточно прямо, я буду лазейку искать, бороться. В нору буду прятаться, как панически спасающий свою жизнь чёрный лис, один только хвост торчит. Загони меня в угол, пригвозди меня неотвратимостью пронзительных слов, и у меня не останется сил делать вид.
Прости, мой огонь, что я не стал твоим пеплом, ведь я хочу больше, слышу тонкий лепет,
и он вечно шепчет искренне: «брось эти песни», но я не брошу.
Мы танцуем — совсем как тогда.
Мы танцуем — совсем иначе.
Покачиваемся в объятиях, и так близко друг к другу стоим, что я, кажется, насквозь пропитываюсь им. Его дурманящим запахом, его пронзительным взглядом, его струящейся лаской. Запоминаю, укладываю в голове по полочкам, чтобы после было легко найти по правильной маркировке. Всё знает, всё понял, всё угадал, разделывает моим же оружием, говоря в точности то, что я так отчаянно хочу слышать.
Не переставай никогда.
Если бы можно было момент вырезать аккуратно из течения времени, в банку поймать и оставить там, ныряя время от времени за продолжением, я бы именно так и сделал. Сохранил бы сегодняшний день, в который я так неосмотрительно вышел совершенно беззащитным.
Говорю что-то в ответ. Сам не слышу, что. Кажется, даже чуть-чуть шучу, аккуратно, тактично, как никогда не умел — как делают, чтобы не отвернуть, не разбить, не отвергнуть. Бережно, ласково, как к щеке мимолётное прикосновение.
Когда мелодия заканчивается, я вжимаюсь в него, кутаясь переполняющим.
Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я…
Несколько вдохов и выдохов, настолько глубоких, что не перепутаешь, не ошибёшься — прошит и пронзён. Сопротивление даже не сломлено, вырвано с корнем, и единственное, что я ещё могу — ладонями ослабевшими бросить к его ногам истекающее кровью сердце.
Увлекаю на перекур, не в силах сказать хоть слово. Пальцы дрожат, он прикуривает, я затягиваюсь. Точно знаю, что должно быть, я в такси ещё гуглил, вспомнить хотел. Пытался на два шага раньше, но не хватило смелости — боже, какой я смешной. Что значит смелость теперь, когда он на целый день только мой, и уверенность эту это добросовестно и добровольно в меня впечатывает.
Ведь моя исповедь — дым, моя истина — ты, прости, нет сил, проснись и люби.
Моя исповедь — дым, моя истина — ты. Последний залп — и я падаю вниз.
— Думаю, что я готов сыграть, — паузу нарушаю первым, — волшебное зелье мне помогло.
И, пока дым через лёгкие перегоняем, я объясняю. Что песня написана и исполняется на русском. Что язык этот удивителен переливами и смыслами. И что перевод, пусть местами довольно точный, всё-таки лишает текст и части подробностей — чтобы в ритм попадать — и в какой-то мере очарования. Обнажает то, что должно быть укрыто — не из стыда, но затем, чтобы каждый видел своё, когда забирается под дымчатую вуаль. С таким комментарием, пространным и не слишком конкретным, возвращаюсь в комнату, устраиваюсь заново на диване.
На этот раз начинаю почти что робко, не уверенный, что получится, но горло терзает невысказанное, такое, чему в унылой ткани реальности места нет. Буквально и напрямую я не скажу, сколько бы не прозвучало уже. Достаточно будет бесстыдно прямого текста.
Знаешь, я ведь для Робба её учил. Не сложилось по ряду причин. На неделе нашей вдруг загадал, что теперь смогу для двоих, хотя про гитару тогда не думал. Собирался просто включить, как Сплин. Сегодня пришло как-то само собой, и мне ничерта не стыдно, что первым услышит не Робб. Ему я ещё спою, а ты ненадолго со мной такой.
оригинал • аустика • текст
Начинаю совсем тихо, нащупывая нужную интонацию, и закрываю глаза, чтобы сосредоточиться.
— Город расколется на мириады зеркал. Рвутся в любовных пожарах петарды сердец; стенка за стенкой, душа, за душою тоска, тянет в болотную топь заколдованных мест. «Я же тебя никогда никому не отдам», — пело сердечко и плакали гордые льды. Наши тела бы могли отыскать по следам, если бы мы не забыли оставить следы.
Мягко заглушаю звук струн ладонью — успокаиваю их нервное напряжение. Или своё. Улыбаюсь.
— А теперь сравни.
Прочищаю горло и начинаю заново. Теперь — так, чтобы каждое слово было только его. Для него.
— The city breaks into pieces of shattered glass as hearts burn down to ashes in flames of love; wall after wall, soul after soul, the angst drags us into an enchanted swamp. I want you to know that you'll be forever mine: you make my heart sing and you melt the ice of my pride. Thousands of miles can't tear us apart. You're there in every beat of my heart.
Я солгал насчёт потери очарования. На самом деле английское переложение подходит ситуации даже лучше как раз за счёт своей обезоруживающей буквальности. И это в любом случае лучше, чем оставлять только музыку и царапающую чужеродную речь, по которой так сразу и не поймёшь, тебя прокляли только что или посвятили в рыцари.
Был ещё вариант текста в сети, я заучивал этот прицельно, как раз потому что в нём кое-что есть, чего не досыпал оригинал. Кое-что, предназначавшееся Роббу, но по усмешке судьбы подаренное тебе.
Смотрю в стену над головой, по чуть-чуть погибая от ощущения полной необратимости происходящего. Но не я это начал, и остановиться уже не могу; строчка ложится на строчку. Перед тем, как набрать полную силу голоса, всё-таки бросаю себя за воротник в источник из малахитовых гор. Топлю, придерживая за воротник.
— I wish I had wings to fly, the deep waters dragging me down. Right up into the big blue sky, I would take off right now. I'd turn into a little cloud and burst into tears of love right over your tiny house. You know, baby, I miss you so.
Что будет потом, случится, когда я закончу. Прямо сейчас здесь лишь я и он. И ещё чувства мои оголённые.
— When we're together the nights just slip away. Then the black abyss comes crashing down on us. Why do we keep wandering astray, knowing which way our love is? We've been like each other's mirrors, it's true. More and more often I see myself in you. We're sewn together with an invisible thread. And it hurts so much to be separated.
Короткая передышка на вдох — и на новом круге припева я прыгаю обратно на русский, потому что не могу этого выносить, потому что мне кажется, что я сейчас или расплачусь, или задохнусь, а от этого здорово помогает кричать.
— Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте, через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться. Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучился.
Музыку всё-таки довожу до конца. Чудом попадаю по струнам едва сгибающимися от страха пальцами.
После, наверное, надо что-то сказать.
[nick]Jankiel Burke[/nick][icon]https://i.imgur.com/ftUQ8hq.gif[/icon][status]это нам выбирать[/status][lz]<div class='lz_wrap'><a href='ссылка' class='lz_story'>Янкель Бёрк, 30</a><div class='lz_desc'>чернеет вода, что не станет вином, пока демоны спят лизергиновым сном</div></div>[/lz][fan]original[/fan]
