его до сих пор зовут цареубийцей.
с момента восстания ныне взорванного в собственном лимузине роберта прошло столько лет, а они по прежнему припоминают джейме именно этот факт биографии. для всей биомассы домохозяек и потребителей вестероса, джейми ланнистер не сын тайвина - главы великого и богатейшего дома, не дядя ["дядя" скалится в полумраке идеально ровными зубами, что бессчетное количество дней не ведали зубной нити и щетки, а вонь из пасти  отддает трупниной от тех объедков, чем его кормят] нынешнего короля, не глава элитного отряда сб монаршей семьи с устаревшим пафосным названием и не майор запаса действующих вооруженных сил страны со множеством наград на парадном мундире. для всего государства он клятвопреступник, мразь и предатель, перерезавший горло своему сюзерену, каким-то чудом избежавший тюрьмы и ответного пера под ребра за измену короне.

эддард старк выломал дверь кабинета спустя каких-то несколько минут после. увидев еще теплое, залитое кровью тело эйриса у ног джейме, с порога обвинил телохранителя короля в диверсии. и произнес слово, ставшее выжженым клеймом на золотой груди, перечеркнувшее все заслуги и прошлые достижения. цареубийца.
но то внешний мир, который там, за много миль от этих блядских холодных лесов. на здешней территории с ним, джейме ланнистером, никто из местных северных шавок б о л ь ш е не разговаривает. раз в сутки швыряют к нему поближе пакет с подобием жратвы и воду в пластиковой бутылке, после чего хлопают дверью. так было не всегда из того отрезка времени, что он гниет в этом тесном подвале, прикованный наручниками к ржавой батарее за правую руку и подпирающий ведро с собственным дерьмом. джейме смыкает грязные от пота и пыли веки, опирается затылком о чугунные ребра источника тепла и в очередной раз вспоминает, как это произошло.

бронежилеты не шьют на детские фигуры - смотрит на брата, что пытается защелкнуть крепления на своем непропорциональном теле. тирион скрывает нервозность за шутками, тирион всегда скрывает свои эмоции за сарказмом и красноречивым матом. оружием младшего ланнистера стали невероятно острый ум и чувство юмора, а также скрытая доброта - черта, которая не присуща их семье. джейме любит его, осаждает ядовитые проклятия серсеи и не поддерживает высказываний отца о порочащем облик семьи распутном инвалиде. иногда ему кажется, что из всего их рода именно тирион единственный, кого не стоит называть калекой.

- не бойся, - он встает на одно колено и помогает затянуть ремень неудобного бронника, после продевает его небольшие руки в объемную куртку и застегивает молнию. поверх закрепляет еще один пояс с кобурой, проверяет магазин пистолета, ставит на предохранитель да улыбается хмурому бесу. - ты будешь в центре колонны. главное, чтобы твои панки тебя же в общем замесе не задели, - джейме тоже бесит идея отца об участии тириона в налете еще и с выделенными ему в качестве отряда охраны этих обдолбавшихся идейных наркоманов, что прозвали брата полумуж и слушаются его как ручные собаки. впрочем, начинать надо с малого, а мечтать о великом.
тирион говорит, что серсея будет счастлива, если он словит пулю в сегодняшней стычке. джейме просит его не думать о мнении серсеи.

голос сестры в телефонной трубке небрежен, надменен, а вопросы рубленные, будто режет кухонным ножом овощи к диетическому завтраку мирцеллы. серсея спрашивает, какого цвета рубашка надета под его пиджак и хмыкает, когда слышит ответ. да, чтобы волчья кровь была не так приметна, и да, он пренебрежет щитком для мобильности. потому что к нему никто никогда не подберется близко, джейме уничтожает на опережение. они оба знают, что он вернется к утру и застанет ее в постели лениво-изнеженной, растрепанной, в шелковой маске для сна и сладко пахнущей кремом для тела. они обменяются парой фраз, в составе которых непременно будут слова "отправился проведать папашку в аду" и "скулили, как суки", а затем он займется с ней быстрым жадным сексом, чтобы успеть покинуть спальню вдовы баратеона до того, как их увидит кто-то из горничных красного замка. на просьбу джейме не волноваться за него, серсея холодно бросает, что ей наплевать, даже если они взаимно нафаршируют друг друга свинцом. стерва.
но он лично перестреляет всех, кто еще попытается сделать несчастной эту стерву.

все заканчивается быстро, как и предыдущие зачистки у золотого зуба. окскросс - глухая дыра на границе шепчущего леса - заиндевела в могильной тишине после треска автоматных очередей, криков и стонов, прерываемых коротким свистом добивающих пуль через дуло глушителя. их так мало, так наивно попытались укрыться на территории заброшенной скотобойни, будто не зная, что львы выставят на охоту лучшую, сильнейшую и большую часть прайда. джейме брезгливо осматривает рукав вишневой сорочки, на которую все-таки попало несколько капель в тон, снимает перчатки. чутье царя зверей улавливает шорох за перевернутой бочкой. половина секунды на анализ, еще столько же, чтобы сделать два быстрых бесшумных шага, краткий свист в тишине и пульсирующее темной влагой отверстие на лбу успокаивает чудом выжившего в этом геноциде сторонника старков. ты дал присягу не той стороне, приятель, ничего личного. уже размещаясь в кожаном салоне своего мерса, джейме слышит отчет в гарнитуре: робба среди убитых нет.

- зассал щенок. сидит под юбкой кэт и плачет по папочке. король, которого мы заслуживаем, - смех в салоне, терпкая первая затяжка сигаретой, предложение отметить в одном из баров ланниспорта, из динамиков льются переливы виолончели, а ровный строй колонны выдвигается в сторону шоссе, что начинается сразу после этого длинного моста.
джейме ланнистер ни разу за все свои сорок четыре года жизни не был настолько обескуражен и даже не винит тех немногих, кто успел перемахнуть через отбойник и сброситься в черные воды реки. у них был шанс выжить в этой дикой мясорубке, из которой сам джейме живым не вылез бы, если бы в этом не был з а и н т е р е с о в а н один мальчишка с картонной короной на голове. когда из горящих перевернутых автомобилей перестают доноситься ответные выстрелы, а в окровавленное лицо тычется холодный ствол с требованием бросить пушку и поднять руки, ланнистер совершает единственное правильное решение.
он сдается.

сколько дней прошло с той ночи? недель? с отобранным смартфоном, золотыми Jaeger LeCoultre, а также сидя в кирпичном мешке с единственным источником света в виде тусклой лампы под потолком, границы времени стираются быстро. он уже не помнит, когда его из свободного перемещения по клетке посадили на железную цепь, но отлично помнит хруст черепа своего чудом пережившего налет кузена элтона, когда он разбивал ему голову об эту самую батарею. он помнит хрип прибежавшего на шум сопляка, когда задушил его локтем, продавив кадык до упора. он помнит ледяной ветер снаружи, что терзал волчьими клыками плоть под грязной потной рубашкой, швыряя джейме в лицо колючие еловые ветви зарослей ебаной лесной глуши и выедающую глаза темноту, в которой, однако, отлично ориентировался догнавший его, изможденного, дарин.

- да что ты сразу... курить хочу, думал до ларька метнуться и сразу назад, честно, - криво улыбался клятвопреступник, поднимая бледные запястья над головой. джейме помнил силу удара в зубы и харканье кровью весь обратный путь до своей темницы. если они думали, что он смирится и будет терпеливо ссать в ведро без попыток сбежать, то они недооценивают своего пленника. если они думают, что с прикованной к батарее рукой ссать в это самое ведро удобно, то они те еще оптимисты.

джейме не может больше думать о том, что произошло с тирионом и добрались ли ублюдки старка до их колонны. джейме больше не может думать о серсее, что наверняка оборвала его трубку звонками, но слышит в ответ лишь "абонент вне зоны действия сети". джейме больше не может думать, почему тайвин медлит с переговорами и когда уже будет чертов обмен его на старковских девок. одной. там накладочка вышла с малявкой, но лучше об этом никому не знать. джейме больше не может думать о том, как его мог обвести вокруг пальца сучий щенок робб, отдав на растерзание своих людей, чтобы подготовить блестящую засаду.

джейме больше не может думать. лев сидит в клетке на цепи, но от этого не перестает быть опаснейшим хищником. экономит силы в худеющем теле, бережет здравый рассудок в грязной лохматой голове, лелеет в груди жажду свободы, что поддерживает блеск в зеленых глазах. профиль царя зверей на потускневшей от пыли запонке насмешливо скалится своему отпрыску, будто спрашивая: сломаешься?

джейме слышит поворот ключа в замке, скрип железной двери, видит через грязную занавеску свалявшейся челки силуэт того, кого ждал все это время, сидя на этом каменном полу. кого дождался. свою свободу, которой приветливо шевелит облаченным в металлический браслет кистью.
свобода поступью звериной шагов звук впитывает. тени расступаются придворными дамами, жмутся к обшарпанным штукатуркой стенам, забиваются в стылые углы, паутиновые сети съеживая комьями. у свободы пружинят чернильные локоны, а джейме видит в них щупальца каракатицы кольцами от пота согнутыми.
и свобода смотрит с такой жадной ненавистью упрямо-прямо. джейме льстит этот взгляд. джейме здесь - главное блюдо, но у щенка зубы не выросли его надкусить, хоть и скалится.
а все равно свобода смотрит так, что на корне языка собирается приторно-горьковатое.

- доброго... какого-то времени суток, мальчик, - задирает острый подбородок, кривит разбитые губы и делает медленный учтивый кивок, - или тебя надо называть королем?
лев никогда не будет сломлен.