на ребре кухонной тумбы оторвана полимерная полоска. стачивает когти о стружку дсп когда подолгу смотрит в замененный стеклопакет, но видит не ряд елей под снегом. был бы романтиком может и наслаждался северной природой в разгар затянувшейся зимы.
старковские шакалы бьют прикладом промеж лопаток и заходятся лающим смехом. дату так и не назвали, часов на руках не носят. слово "сколько" впору кровью выводить на безликих стенах. или калом. что взбесит пацана больше.
а вдруг уже ничто?
лев не мечется, ему нужны силы для другой войны, бесконечной, в которой он всегда один и где сражение затихает лишь во время сна. стоит в планке, делает жим от пола на кулаках, неуклюже пытается медитировать, в трупе на до блеска вымытых полах коротает часы. надул бы один из гандонов и показал бы своим фетишистам в засаде, но почему-то не стал компрометировать. ало-золотая книга на корешке взбугрилась смятой в разворотах бумагой. для фильмов на жестком не хватает концентрации внимания - ни один фильм до конца, почти не помнит про что смотрел. линии над кроватью ногтем по обоям. ест еще меньше - некуда тратить энергию. отметил снова магазинные этикетки. перестал нажимать выключатели за ненадобностью.
на севере бесконечная зима, бесконечен снег и световой день длится... [все еще бросает взгляд на пустое правое запястье] меньше. стачивает когти о стружку дсп и видит перед собой золотые огни небоскребов ночной столицы.
человек улыбается, ест вкусный ужин, смотрит с семьёй телевизор, строит планы на выходные, обнимает детей, целует жену. а утром его находят висящим в туалете над лужей собственной ссанины.

ночью перекатывает стеклянными шариками в правой ладони брошенные фразы, складывает как куски лего друг на друга - все про добровольность, про желание, про себя. умножает на прозрачный до зеркальности взгляд, в котором слепой прочитает ответ = вот тебе и значение икс в уравнении. не осуждает, понимает. это данность: хотят все и всегда одновременно с презрением, на золотого льва ланнистеров стоит у каждого второго и особенно у тех, кто мечтает к стенке развернуть и расстрелять [выебав предварительно, но оправдываясь карой для  изменника клятве].
кроме сестры. серсея любит. любит так, что от ее гнева крошится гусеничная лента у танков, плавятся дула гаубиц и колючая проволока скукоживается жженой пластмассой, капельно внутривенно вливается.
щенок - обиженный мудак, которого первый раз в жизни по носу щелкнули и не помчались исполнять все его прихоти. узнаёт, сам таким был [по большому счету и остался], а в тот раз был бы чуть более вменяем - проломил бы кудрявый череп о дверной косяк. двадцать минут под горячим душем представлял такие родные изумрудные глаза, но кончить смог только на секунду вспомним голубые.
сука. только повернись ко мне спиной еще раз.
только вернись сюда снова.
вернись сюда снова.
[не скучаю. скучно.]

снится принуждение. жёсткие пальцы старка вырывают прядь тусклого золота, принося унижения больше, чем боли, тянут на себя, вынуждают до гланд глубоко давиться и задыхаться. пряжка его ремня вырезает на лице шрамы тонким узором северного инея. вынуждает его стоять на коленях. не отстегивает наручники от чугунной батареи и после того, как зальет его в горло, почти брезгливо, с миной превосходства отпинывает мятую бутылку тёплой воды. бросает, что хочет, чтобы джейме спал с этим вкусом во рту.
[float=right]
они ведь дети праздного ума,
фантазии бесцельной порожденье,
которое, как воздух, невесомо,
непостоянней ветра, что ласкает
грудь ледяного севера и сразу
разгневанный летит оттуда прочь,
свой лик на юг росистый обращая[/float]
переворачивает сорок третью. тогда все было бы проще. к этому джейме был бы готов, вынес все, принимая, что ебаный картонный король хочет себе королевскую шлюху. лучшему из лучшего помета не пристало звать рядовых шлюх. волк хочет в свою постель льва и глупо в этом его винить. глупо бояться, что робб откусит ему хуй - мелко, бессмысленно. король севера в сердце целится, там кусок приглядел и в глотку тянет. не знает, наивный, что все клыки обломает о кусок жёлтого металла с оттиском узнаваемого до зеркальности профиля. серсея бы мимикрировала, уверила во взаимности, выбила себе как можно больше привилегий и в самый беспомощный момент перегрызла старку хребет. из близнецов джейме досталась сила, не мозг. храбрость, не актерское мастерство. условное понятие чести, не интриганство. жаль. жаль. жаль. отец будет разочарован.

восьмая черта, крашеный черным хлопок с вискозой, аквариумное стекло показывает стоящего в планке генерала что больше не может видеть белый цвет и красные точки прицелов. на хлопок двери вздрагивает, дает себе несколько секунд отлежаться и перевести дух, после натягивает на лицевые мышцы маску, не выдавая участившегося рева мотора. к своему укротителю лев почти выплывает, смоляной жидкостью растекаясь вдоль стен и скупой мебели. цепляется за снятые на ковре кроссы. думает о чистоте пола. смазывает запястьем испарину со лба.
впервые за неделю скалится.
щенок другой во всем. в жестах. во внешнем виде, в голосе, в цвете и настроении. не та слепая ярость, оставившая гематому на скуле и припухшую все еще переносицу, не гудрон ручьями по вертикали и душное алое марево. тут другое. нутро засасывающее, опаленное до растрескивающихся стенок, до сухого жара что тленом и холодом веет. щенок другой, но пришел без ствола. самоуверенный?
неа, отчаянный.
а на голой шее сероватые выстрелы. о кожу тушили сигареты звериной похоти.
джейме облизывается и молчит. перетекает до нарушения всех личных границ, "лапки" не вперед, а жестом капитуляции вверх. ворует аромат другого табака, резкого ментола и собственного влажного пота.
щелкает челюстями нежность на два звена, в серебряной оправе изумруд и сапфир теряется. лев не моргает с момента, как старк переступил порог, не стирает оскала с грохота входной, не слышит гула крови в ушах со звучания голоса. переплетает пальцы в замок перед лицом, смиренно опускает руки и опасно клонит голову к плечу.
вспоминает скулеж, мольбы и собственное имя как молитву. тяжелеет под пупком.
шепчет с нежностью растяжки, звенящей на ветру за секунду до.
- что ты, мальчик, убивать меня пришел? там еще осталась резина, не из всей шариков надул, - и подается вдруг головой, вдыхает во всю мощь прокуренных лёгких, задевая раскаленным, как собственная кипящая психика, жаром дыхания чувствительное волчье ухо. - сменил парфюм и сиги. девку нашёл что ли? ну ничего страшного, я не ревнивый. зови к нам, веселее будет.

за окнами кружится крупными хлопьями снег.
золотой рыцарь неестественно смеется будто бы над сказанным; на деле - над собой.
этот щенок просто тебя хочет. один из тысячи фанатов красивого ебала и подтянутой жопы, что дрочат на твои редкие фото в сети. а джейме грыз себе лучевую кость по ночам, пытаясь разгадать хитровыебанные планы-стратегии в кудрявой голове, непривычно-остро пахнущей ментолом. а ларчик просто открывался.
д о л б о е б.
- слабоваты ваши старые боги раз с такой хуйни бесятся. где были ваши старые боги, когда таргариены три века друг друга официально ебали с перерывами на сжигание людей заживо?
сцеживает через ноздри ставший вдруг колючим воздух, на периферии сознания калечно удивляется, что пара нет. бумажный король не злится. бумажный король не отшатывается. бумажный король нарастил картонные ребра и позвоночный шланг - до чего небрежно отстраняется, не оставляя на скулах рябиновой акварели [не нравится этот серо-белый; не вынуждай, не доводи меня попробовать себя художником, я слишком долго заперт]. и говорить еще может.
прямо так, что даже врасплох застает.
лев щурится, не признавая за речью правду. той самой лапкой не нашаривая дна в водоеме.
- а за своих людей? - джейме размыкает пасть лишь врастая задницей в одну из кухонных тумб. взобраться на нее с покорно сцепленными руками было непросто, но все же насест занял, подпирает виском панель вытяжки. смотрит липко, из-под прищура зеленью лениво мажет по контуром плывущего волка, всем видом своим кричащим, насколько ему похуй.
ему и правда похуй, но не настолько, как демонстрирует.
- за тот взвод в окскроссе? ты же знал сколько нас. и ты знал, - по нижней губе быстро острием языка проводит, давя плотоядное хмыканье, - что они все сдохнут. я один положил десятку, - в унисон меду голоса волка льется патокой голос льва - с кристаллами не расплавившегося сахара, переливающиеся на тусклом сером свете и царапающими нежное нёбо. - плюс трое здешних пацанов. один совсем ж молодой был, пискнул так жалобно, как девчонка, когда я ему шею сворачивал. и глаза закатил. синие-синие. как небушко. почти как твои, но твои красивее, - лев почти мурлыкает, в гортани рождает рокочущий звук и раскатывает в соответствии с нотной грамотой. лев не пускает в себя сказанное, не верит слуху, не верит глазам своим, лишь ощущениям, что тоже воспалены нарывами и сочатся водянистой сукровицей, но не_пускает. раз не удается выстрелить, то будет бить прикладом. -  как тебе спится, мальчик, зная, скольких "любящих" тебя соратников ты приговорил, чтобы получить меня в клетку? или точнее... в кровать?
легко и шуршаще, погремком на кончике хвоста обозначая присутствие: не хищное млекопитающее, а натурально гадюка. ланнистера изнутри жжет иглами куда более острыми, чем колкие льдинки в глазах цвета тяжелого снежного неба, татуирует с оборотной стороны кожи.
дай эмоцию. дай, зацепиться дай, заякориться.
я раскрою тебе череп и загляну вовнутрь - до чего важно знать, как твоя хитровыебанная думалка устроена.
- и да... я не кончу, - добавляет с рваной улыбкой. широкой, белоснежной, идеально сделанной, идеально белой, как водолазка старка восемь дней назад за секунду до взрыва. тянет звенящие нежность звеньев лапы на верх холодильника, подцепляет узкую пачку, помещает алый фильтр в рот. смотрит долго, молча, высверливающе ловя каждый жест, каждый взгляд, каждый вздох молодого волка, как на самое важное и стоящее, что есть только в жизни.
он и есть - самое важное, нужное и стоящее в конкретно этот момент жизни.
он ж и в о й. н а с т о я щ и й. оазис в кирпичной пустыне заточения. и сердце у него бьется пусть медленно, но... но довести до барабанной дроби есть смысл всего сущего. семеро, благослови упорхнувшую в эссос крышу птсрного солдата, оставшегося наедине с самим собой.
- за мной столица. за мной непобедимая армия ланнистеров. за мной президент и моя семья, - загорается бумага, тлеют листья табака, трещат микробутоны гвоздики, легкие изнутри смазываются вкусом, так схожим со вкусом влажного виска с налипшим темным завитком. лев щерится, почти скрывая от мира изумрудное сумасшествие, чтобы вновь улыбнуться ласково на ароматном густом выдохе.
и нежно-нежно, как признание выводит меж колец дыма.
- и мы придем за вами.

бесишь
сука, как же ты бесишь, замерзший урод, кай, что сложил слово жопа из слова пиздец. джейме настолько потерян и зол, что ему необходимо до смерти выместить это все.
сучий игнор. могильное молчание. поблекшие цвета на лице. уход без возвращения.
а он ждал. старк уже уходил так однажды оставив кандалы на запястьях. но вернулся. [он тогда обещал - завали]
лев свирепствует, перемалывая меж клыков кости в мокрое крошево, разрывая когтями чужую тонкую кожу, выдавливая внутренние органы и жизнь сильными лапами. не смывает багрянец с рожи до наступления полных сумерек. не вытирает темную лужу с пола и россыпь брызг на двери. кандалы снял не тот, кто надел и потому они все еще на месте.
сучий ублюдок. мокрощелка малолетняя. тварь.
оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил оставил
ноет правый висок - лев без чит-кода на бессмертие и +700 к уклонению. болит голова и подташнивает. за окном мороз изрезает углы окон алмазным ножом в узор и в нем видятся раскидистые папоротники и, почему-то, крошечные соцветия незабудок. в слив стекает красное, ребро надсадно воет, укрывая себя гематомой, как позже джейме накроет себя одеялом, в котором не сможет согреться.
шторы темные, качественные, мягкие и - плотные. за ними прячется в спальне первую ночь засыпая будто по-настоящему.

ты обещал мне бритву.
ошейник.
что там еще в твоем чудо-рюкзаке запрятано?
знаешь, у меня все тряпки измочалились, кровь плохо смывается с ткани. ты замечал, что когда бы ты не приехал, в доме идеально чистый пол?
ты хоть что-нибудь замечаешь или только и можешь что ломать меня отсутствием логики в своем поведении?
что в твоей проклятой кудрявой башке?

рвется хронология событий, сколько потом не пытается ее воссоздать. помнит обескровленность лица, напряжение пальцев, заботливо выложенные упаковки [бордо, кобальт, мокрый асфальт, графитный серый - поэзия модерна несуществующего драматурга]. ланнистер смотрит на ползущий медленно край темной густоты и потирает пальцами правое запястье, все еще чувствуя фантомный захват железом. помня тяжесть отобранного ствола и краткий толчок отдачи. я же ждал что ты вернешься и откроешь их.
сучий выблядок. сломаю кость за костью, ребра в другую сторону выгну за то, что ты сказал: что я не нужен, что мой отец медлит и особенно в адрес серсеи. никто никогда не поймет, особенно ты - зацикленный.
темная жидкость заливается в стык между листами линолеума и пропитывает их по вертикали. цепляет тебя эта тема, мальчик? знаю, на себя примеряешь, своих сестер в воображении прикладываешь, а мораль вздыбливается, изображение не бьется. никто не поймет и не понимает. ты - особенно. в пластике нечто теплое, определенно вкусное и тоже знакомое. не как резкий ментол, не как другой табак, а как что-то, что все еще знакомое и стабильное.
трескается под ногами пол, стены плавятся жидкими пластилиновыми шматками, под одеялом холодно до клацанья зубов. львы ненавидят холод и не понимают севера. льву здесь плохо и он не понимает, почему тянет пятерню, а при сжатии оказывается, что ловил только воздух.

а на следующее утро по душу льва приходит волчонок в компании с волком.
зрелище выбивающее мысли сильнее, чем приклад в висок у последнего вчерашнего смертника. животное огромно, дико, в его каплевидных выпуклых глазах диким янтарем плещется бескомпромиссная и неподкупная преданность. такая же как ненависть к застывшему каменным изваянием блондину.
этого надзирателя не проймешь мнимой покорностью, попыткой суицида и обманным маневром. и под его лапами остаются уродливые мокрые следы на линолеуме.
вскидывается только на имя. считывает насмешку опять. смотрит в янтарь, не в сапфиры и идет трещинами. едва выдыхает.
верни меня в подвал, верни к батарее, в темноту, чтобы не знать не видеть не впускать в себя корни безопасности.
ланнистер смотрит на зверя и вскидывается только на обращение. л ю б о в ь  м о я. смотрит прямо и растерянно, запоздало присыпает шок пудрой высокомерия, в тени под глазами закладывает насмешку, в потухшей зелени пытается выдать безразличие. лучше бы ты мне руку отрезал, которой я убиваю твоих людей, которой тебя чуть без конечности не оставил, которой тебя же, мразь, до криков восторга доводил.
лучше бы ты меня пристрелил как блудного пса.
если робб опять пробудет в доме меньше пяти минут, джейме сам спровоцирует лютоволка до команды, не требующей озвучки. руки прячет за спину, сцепляет пальцы в замок и не дастся.
смотрит на короля севера.
и не говорит ни слова.
чтобы не ушел.

поцелует тебя и ты пропал. со свежего блока сорвана была пленка и распечатана пачка ради одной сигареты. скурена сразу после отстирывания багряной тряпки, еще даже с рук и с лица не смыл. вместе с ней и пошел, не раздеваясь, под воду подставляться; разницы нет: фильтр прогорел в угли и вдыхались не бутоны гвоздики с цветами вишни, а лишь древесный пепел.
горечь заливает нёбо, на корне языка горелый вкус, на клыках налет.
почему-то, впервые за все время, подумалось
что никто за ним не придет.
будь ты царь. дом оказался соломенным и серому волку сдуть его оказалось всего ничего. а вместе с животным в эти стены пришел мороз, прокатившийся по сбившейся в точки коже тонким острым лезвием, причесывая вставшие на дыбы волосы. четырехлапая тварь вызывает настолько древний, эволюционно приписанный в хромосомах ужас, что ланнистеру не что шевелиться - сердца судороги пытается утихомирить, лишь бы исполинских размеров зверь не смотрел на него. мог бы владеть речью спросил, как смог вывести настоящего лютоволка - давно исчезли из красной книги, канули в мифы как те драконы. мог бы владеть речью потребовал бы убрать тварь, поинтересовался, какую руку под стальную бижутерию подать первой. мог бы владеть речью - попросил бы никогда больше этого демона не_показывать. но речи нет, челюсти спаяны друг с другом, только дергается взгляд со злобно-насмешливых синих глаз на тягучую прозрачную струйку слюны, тянущуюся от открытой пасти к некогда идеально чистому полу.
или простой горожанин. от движения мышц под густой шерстью едва не вздрагивает. лев не боится, не боится, не боится. вдыхает и выдыхает, слушает и не слышит, смотрит на зверя и делит взаимную антипатию поровну, но что до старка... оооо, наш мальчик нашел волчьи яйца и светится восторгом. сука. джейме прикусывает внутреннюю сторону щеки, отрезвляется болью и смотрит на щенка почти с ненавистью. улавливает флирт и паясничество. бесстрашие и амбре "кто тут теперь папочка?".
и в друг с ужасом узнает в этом себя.
и я кладу всё на алтарь. первое зеркало было разбито, второе запечатлело невозможное, а третье напротив сейчас стоит, в носках и пальто, с кожаной полоской в одной руке и густым меховым загривком ручного убийцы в другой. генералу армии вестероса хватает собственного опыта для позиционирования, юному волка нужна поддержка. и видят семеро [семеро то видят, а ты почему только сейчас заметил, золотой лев?], до чего роббу идет это положение короля бала (положения/севера). невольно засматривается, не узнает того распахнутого, что жался и пальцы в волосах путал, что звал по имени как не зовут десятилетиями не видя родных, как в предсмертной судороге не вспоминают бога. что на ласку голодно отзывался, ненасытно-доверчиво подставлялся и каждой порой вымаливал продолжения. и не понятно, кто из этих двух (не)нравился больше.
за эту любовь. джейме ланнистер знает цену золоту и знает, в какой момент под знак равенства попадает молчание. чтобы не задумал сейчас гребанный король ебучего севера, его не переиграть, когда рядом с ним агрессивная бессловесная тварь. только задумал сделать шаг навстречу - а животное уже издает угрожающий рык. только движение пальцами сделал - рокот усилился.
- разнообразия ради, - сбрасывает с зацементированных челюстей фразу и та бусинкой нефритовой скачет по полу, закатывается под стопу. - смелость тебе к лицу, пусть и с доппингом. волосы придержать для удобства?
все же пробился. справился с парализующим древним ужасом. нашел себя без поддержки извне. знает, что его ищут, ждут и как только - так сразу вернут домой. только эта мысль и держит, только этой мыслью живет и сдирает руки цепляясь за срываемую ветром безумия крышу.
к слову о содранных руках.
- неудачно ударился? - жест выходит стихийным и неконтролируемым. старк лишь подался вперед и поднял ладони, как за запястье схватили жесткие пальцы правой. чудовище угрожающе рыкнуло и присело, но явно хозяина слушает не по командам - по жестам, наитию, связи лесной-оборотнической. ланнистер сглатывает с трудом застрявший комок в горле и переводит взор на стесанную кожу. свежие, чуть поддеть корку зубами если, то вновь выступит красное. рассматривает, мажет по запястью пальцами и - отпускает, послушно соединяя внизу обе кисти, ожидая и своей очереди. втягивает ноздрями раздражающий ментол, не наклоняет головы в помощь, не сдвигается ни на миллиметр. смотрит в упор, выжидает контакта, ведь король севера все сам, все сам, стабильно, да?
тронь меня. прикоснись и сделай вид, что тебе похуй. я поверю, если ты убедишь меня, young wolf.
что так похожа на метание ножами. последовательность - не сильная сторона. зверь все еще горячо дышит куда-то в бедро оскаленной пастью. не капитуляция, а отступление, не дезертирство, а перегруппировка.
джейме прищуривается и все-таки чуть склоняет голову.

возьми мои руки. докажи опять. по львиной гордости прошлись стекловатой против шерсти. джейме коротко щурит наливающиеся глубиной изумруды, но молчит. терпит. выдерживает издевки. не верит, что щенок даст команду зверю, но проверять совсем не хочется. справедливости ради, если бы хотел покалечить, то давно уже прострелил ногу, вернув, тем самым, должок от покойного папочки. но даже эта мысль не вдохновляет на эксперименты.
эксперимент же явно затеял сам старк. лев не хочет, но его, очевидно, никто не спрашивает.
- убери руку, - роняет тихо, снова видит унижение и не приглашал себя касаться ни там ни так.
проходимость тока. щелкает маленькая пряжка на уровне шейного позвонка, а вздрагивает от жесткого рта над артерией. сжимает кулаки и сцеживает удивленно-шипящий выдох. от впивания в кожу даже отклоняется, но поздно. успел словить кайф от жестокости успел проворонить диверсионный выдох.
- даешь лишний повод своим миньонам меня разорвать, - только и может что прошипеть, но его не слушают. молодой волк безнаказанно дразнит хищника в клетке, смел до безрассудства, захлебывается вседозволенностью как захлебывается от недостатка воздуха сам джейме, негостеприимно сопротивляясь поцелую... какое-то время. серсея бы подыграла и переиграла, чем он хуже? звучит оправданием мастерству явно поехавшего черепицей старка, движения губ которого так заразительны, но на какой-то краткий миг становится похуй. миг, когда насильственный поцелуй обрёл внезапную взаимность, заканчивается и ланнистер снова может дышать враждебным незнакомым ментолом. мотор больно и громко выстукивает за решеткой ребер, не было бы настойчивого взгляда животного-эксгибициониста - сломал бы старку нос его же предварительно сломанной рукой. - грязно играешь... где твоя старковская честь?
а если тебя нет. не слышит, овеянный флером победы, водрузивший на лоб корону "я здесь папочка" к остальным своим картонным венцам из известной сети общепита. джейме путается в коктейле эмоций из унижения, бешенства, непонимания, все еще напряженной осторожности и толики возбуждения. слишком хорошо целуется щенок. не будь здесь волка - обязательно бы поинтересовался, в какой семидневной винтерфельской школе робба так быстро натренировали на помидорах. но не успевает, не двигаясь споткнувшийся о фразу и зов по имени. не верит ни единому слову, а становится все более не по себе. и бесит, бесит, бесит. такого старка он еще не видел и невольно думает, что помешательство заразно.
как только лишается хлопковой брони через голову - становится почти в этом уверенным.
сука.
я стану щенком. чем дальше псина - тем дышать спокойнее, тем острее фантомы ладоней на прессе, зябкость северного холода по обнаженным плечам, зелень густеет до цвета красного моря, под языком жжет потребностью стать оторвавшимся тромбом в артерии старка. слишком знакомое поведение, зеркальное до липкого следа вдоль позвоночника и предательского восторга той части, до которой волк еще не добрался. как, расскажи, тебя можно хотеть разорвать руками и одновременно хотеть? прокручивает руки в черном "крабе", на вопрос вскидывает голову, бровь, остатки понимания происходящего, насильно тянет уголок губ в натяжной улыбке.
- я планировал бороду убрать, а ты что мне брить собрался, мальчик? - и даже наезд выходит под стать гримасе кривой. - никому не порекомендую такого невнимательного барбера. -  бросает взгляд на воду, промаргивается и все равно отказывается верить. нахальство старка переходит все возможные пределы, но парня несет и ебанные семеро, как много в этом перфомансе знакомого, своего.
как стремно оказаться по эту, другую сторону.
- как ты мог заметить, меня не возбуждают наблюдатели, - бросает взгляд в окошко над ванной, что неделю назад закрыли занавеской. а сейчас нет. но не успевает задать вопрос, провожая взглядом вновь преклонившего колени короля.
непонятным, куцым. вдоль позвоночника проходит обжигающая изморозь. не знал никогда, что холод может докрасна раскалять нервные окончания и так заводить беспомощность. так заводить внезапная сила и жёсткость. робб не слушает, не слышит, его пальцы танцуют с ловкостью карточного шулера на развалах драконьего камня. - старк, - почти шепотом, содрогнувшись от осознания и последующего движения. пальцы уже почти привычно вплетаются в мягкие кудри, джейме рвано выдыхает, ошеломленный напором, сбитый с толку поведением, млеющий от внезапного скилла. вопрос про внеклассные занятия в винтерфельских семидневных школах зависает в воздухе как и остатки здравого смысла на арене абсурда. - да твою мать.... - и некогда беситься, тут устоять бы не дрожа предательски в коленях, не выгибаться так податливо под горячим жадным ртом. не гладить трепетно-поощряюще по чуть колючему затылку. не млеть так откровенно до смыкания век, до поверженного запрокидывания головы, до изорванного темпа дыхания, до сжатия чужих волос в кулаке до натяжения. замирают на флагштоках ало-золотые стяги, рой гаубиц серых приглушает рев, знакомая с первого вздоха зелень присыпается мелкой снежной пылью. все застилает белым и в этом чужом цвете где-то далеко зарождается довольный низкий рев. как ты там говорил? башню с меня несет?
пускай несет. только не прекращай, ещё, не останавливайся.
но и здесь он наебывает. он именно что о с т а н а в л и в а е т с я.
и глаза твои полны серебряных  монет. иуда от северян вновь командует, отходит с небрежностью нашкодившего мальчишки, укравшего ягоды из чужого сада и беззаботно покидающего место преступления. лев наступает лапой на спущенные вдоль ног шмотки, вытягивает заторможено-рвано ногу вместе с придавленным к полу носком и плавно повторяет прием со второй ногой. выпрямляется во весь внушительный рост, зафиксированными кистями ничего не скрывает, мотает патлатой золотой головой высокомерно, смотрит лишь в упор, с вызовом, с горящим в зрачках алым пламенем.
- доволен зрелищем? - выходит чуть сбито от пережитого, от накатывающей злости. король пожелал себе королевскую шлюху и выбрал в ее роли объект подростковых фантазий. как мелко, старк. как мелочно, как недостойно фамилии... и как унизительно нихуя с этим нельзя ничего сделать.
на мальчишеском лице выражение печатью застыло, что теперь он не будет медлить. и волк окажется рядом, и волк отгрызет льву лапы быстрее, чем джейме успеет расколоть череп старшего сына неда о кафельные стены.
- не своими руками оправдаться легче, да? - последнее, что говорит старший сын тайвина и наконец-то заваливает ебало.
чтобы  в них навсегда вернуться. вода с бабской воздушной пеной горячая, стремительно накатывающей болью облизывает постепенно погружаемое тело. за гладкие стенки сросшимися ладонями не уцепишься, садится медленно, оставляет локти на согнутых коленях и легко подцепляет пригоршней зефирные пузыри с каким-то фруктовым запахом. спасибо что без розовой соли с блестками, джейме и так мелко потряхивает от собственного гнилого положения. а затем он видит предметы в пальцах старка, вдруг усмехается и... откидывается на спину, размещая голову на акриловом борте, укладывает на груди браслетные кисти и прикрывает глаза, имитируя абсолютное умиротворение и удовольствие.
- опасную взял, - шепчет, ощущая, как горячая вода влажным паром облизывает выступающую испариной кожу на лбу, висках, над верхней губой, сгибе локтей и в ключичной ямке. не дает покоя взведенный спазмом недостаточности ласки пах. щурится, через слезящий глаза жар рассматривает черно-серого старка [вовсе не белая шкурка здесь, зайчик сменил шубку за зиму и превращается в волчонка]. - все предусмотрел. а есть вероятность, что ты меня не зарежешь? мне цыганка нагадала совсем другую смерть.
так тихо и ласково, приглушая за хлопаньем пузырей пены напряженно-настороженное рычание.
- нравится командовать генералом вражеской армии?
чтобы  в них навсегда вернуться. не смирится, не простит, не забудет. серсея может подыграть и переиграть, так чем он хуже. раскинувшись в чаше воды, едва прикрытый хлопьями пены, джейме смотрит прямо в глаза цвета стали в пальцах. может и успеет перехватить быстрее, чем робб перережет ему артерию. может успеет. но сначала посмотрит на него так, будто отблеск лезвия зачаровывает в выцветших почти добела небесных радужках.
...потому что действительно зачаровывает.

лопаются радужные пузыри из мыла с легким шуршащим фоном, напоминающим шелест снега под ногами. той же ассоциацией проходит и лопается мысль, что старк ни разу не дипломат от бога да и собеседник так себе. за нее цепляется, точно крючком шерстяную нить, следующая, про то, что старк вряд ли вслушивается на что дакает. еще одна воздушная петля - ему насрать что говорит джейме. столбиком с накидом завершается ряд бесполезных конструкций в голове: это сражение проиграно.
пусть. лев устал, окончен бой. если лезвие в пальцах волчьего сына дрогнет, то в горячий воде, распаренный, расслабленный, джейме в [float=left]этот век
в этом просторе
в этом пространстве[/float] встретит смерть ни разу не достойно, но с каким-то относительным комфортом. и все равно как-то уже даже похуй. на асшайскую цыганку с ее предсказаниями похуй, на переговоры растянутые похуй, на мотивы самого янг вулфа. видят семеро - у всего есть пределы.
пределы достигнуты с первым прикосновением к лицу. осторожными, тщательными и ласковыми, бережными. а у самого взгляд проясняется, над потемневшим от грозовых туч ледяном озером показалось солнце, выводя воду под собой в яркость и насыщенность голубого. если это не ухаживания, тогда что, блядь? джейме неотрывно всматривается в меняющееся лицо над собой и замечает, как ледяные насты с крыш тают и медленно съезжают по черепице, плачут длинными пальцами сосульки с крыш и в ледяно-выдолбленном северном морозе просыпается оттепель. на лице зимнего мальчика расцветает нежданная весна и знамя ее выглядит как улыбка.
робб красиво улыбается. напоминает того мальчика, что прижимался всем телом, откровенно скулил и всхлипывал, произнося имя цареубийцы и взглядом признавался во всем на свете.
вспыхивает в электрическом блике прямая стальная полоска. дыхание задерживают одновременно и только скованные в запястьях руки сжимают невидимый щит. далее дышат в одном ритме: глубоком, [float=right]ты - чистейшая нота,
услышанная мной, в детстве,
в церковном хоре. [/float]медленном, вторят касанию лезвия по коже, синхронизируются пульсом. ланнистер благоразумно схлопывает хлеборезку и в целях безопасности и банально засмотревшись на вдохновенное усердие, какую-то безграничную нежность и море в солнечный день. на сонной артерии, поддернутый горячими уверенными пальцами, задирает голову - смотрит из-под прикрытых век - уговаривает пульс не выстукивать так громко под нажимом большого. лезвие скользит по смазанной белым [теперь это самый болезненный цвет в мире] коже, почти упирается в нижнюю челюсть, вынуждая запрокинуть назад.
лев не выдерживает этой улыбки. она слишком откровенна, чиста и восторженна. закрывает глаза, расслабляется под горячими пальцами, осторожно дышит, концентрируя тепло в диафрагме, чувствуя вторящее ему внизу живота, под коленями и где-то глубоко в горле.
и расслабляется так невовремя, что боль воспринимается рефлексом. вздрагивает, с грохотом воды вздергивает руки, открывает глаза с убитым в нитку зрачком ярости - ловит воздух. робб знал, [float=left]ты - суббота,
когда просыпаешься
и у тебя только одно дело - море[/float] что это могло произойти. в извинения не верит, лишь чует вой блаженно распаренной кожи и алые слезы из пореза. прищур меняет тональность. от былого умиротворения и наслаждения не осталось и следы. хищник высверливает неприятеля, под толщей изумрудных вод таится страшное, грозное, сильное, всегда готовое вынырнуть и разорвать, поэтому на сближение сжимается, а второй жест и вовсе не прощает. дергает руками вверх, вцепляясь в ворот водолазки, тянет на себя, вынуждая вцепиться в борт ванной для удержания равновесия и смотрит в упор, близко-близко лицом к лицу.
до обмена дыханием. до плывущего от близости взгляда.
- не хотел ли? - только и спрашивает шепотом. лезвие так гадко далеко, в ванной полно воды, руки скованы и в любом даже самом резком движении, он все равно отстанет от северного правителя на шаг. и тогда джейме надсадно рычит от злости, тянет за трикотажную ткань еще сильнее и тянется весь, вцепляясь зубами в шею. то само слабое место, что пленит и хищника и его жертву. [float=right]я не буду что-то доказывать,
я же не пастор, чтобы
кричать "поверьте, поверьте" ,[/float]жертва же явно не противится раскладу только вздрагивает, вновь оказываясь заблокирована в неудобной позе. плевать. на все плевать, когда голодно жесткие губы немилосердно проходятся по коже, оставляя после себя зализанные темные следы от зубов. и не останавливаясь ни на миг переходит к влажно дышащим бледным губам, мгновенно вспоминая привкус черники, языком собирая в чужом рту каждый ее оттенок сладости.
а на следующем рывке ланнистер напрягается весь, быстро перебрасывает скованные руки за голову робба и тянет на себя. вода с оглушительным всплеском выбрасывается за борт, растекаясь по кафелю пенными лужами, смывает за собой мыльницу, смывает за собой адекватность и прочие чувства. одежда старка впитывает жидкость мгновенно, тяжелеет, добавляет неуклюжести жестам, смена положения дезориентирует в пространстве и укусы до крови на губах и захват ладоней на шее не замечаются сразу. если робб так сильно хочет королевскую шлюху, то пусть сначала с ней справится.
пусть сначала уговорит перестать себя так удушающе плотно целовать, будто не на жизнь - на душу волчью покушается.
но встретив тебя,
я начал бояться смерти.

скажи какой у тебя ник и почему мой бронежилет расколот
и почему, как твой воротник пахнет весь город?

мне кажется, я этим почти промышляю. темные кудри поджались в упругие спирали, свисают вдоль ровного белого лба березовыми сережками. на височных вмятинах поблескивает испарина рассыпанным сверкающим бисером - смазывает большим пальцем, ведет правую вдоль твердой скулы, втирает мыльную каплю в едва-едва ощутимо щетинистую щеку. на белом полотне ситцевом расцветают маковые лепестки разбросанными пятнами в тон ярким губам - искусанным, припухшим, блестящим. что-то шепчущим, двигающимся, требовательным. в горное северное озеро проваливаешься как под лед в проруби, а течение уносит, волочет тебя под прозрачным стеклом навстречу темной толще, где тихо, спокойно, где заканчиваются все заботы, стирается внешний мир в кривых зеркалах. джейме моргает рассеивая наваждение, едва оттягивает нижнюю губу тем же пальцем вниз, мельком видит ровный ряд нижних белоснежных зубов, светлую десну, спрятавшийся кончик языка и ловит его - беглеца, своим, в каком-то ином прикосновении дразняще-плотным, ускользающе недостаточном.
серсея смогла бы. чем он хуже? они же одинаковые, один человек в разнополых телах.
чем? объяснить не могу. непередаваемо. если выберется - составит мемуары о войне пяти королей, но об этой части не надиктует ни слова.
в кандалах неудобно и беспомощно - чужие мокрые плечи служат подспорьем чтобы подняться, едва удерживаясь в скользкой чугунной чаше. кафель холодит мокрые лопатки, скользко стекает вдоль горячего напряженного тела, не может остудить душного жара под кожей. львиный бог все равно человек и ничто человеческое ему не противоестественно. следит щелями изумрудов за неловким барахтаньем, попытками стянуть мокрую тяжелую ткань - не помогает, только криво усмехается и в усмешке этой чуть больше тепла, чем вкладывал нарочно. подставляет лицо, шею и грудак теплой воде, тесно сталкивается с вертящимся роббом и ловит в укус белое плечо. северный принц бел тем самым млечным цветом, когда кожа не знает загара. лето на севере не щедро на тепло, но почему-то в этот самый момент, когда волк оказывается внутри скованных рук, вновь расстреливает в упор взглядом и жмется, джейме улавливает аромат северных кустарников и ягод, щедро согретых скупым северным солнцем.
разве, что вы знаете, как действует фтор. ланнистер фыркает от воды, вздрагивает всем телом от контраста температур и мотает намокшей отросшей челкой точно большой золотой кот. позволяет махровому полотну стереть капли, коснуться себя и не касаться в ответ. но смотрит пристально, поддевает рыболовным крючком за трепещущие жабры и не дает сорваться. трепыхайся, подлещик, сражайся за жизнь, это все, что тебе остается. лев подается вперед любопытной мордой, взрезается жестким лицом в жидкие водой кудри, затягивается, как сигаретой с красным фильтром глубоко, но чувствует больше не ментол. чувствует присыпанный серебром город, скрип великанов-елей, хруст хлопьев снега под ногами идентичный хрусту хлопьев в миске с молоком. когда семеро хотят покарать, они первым делом лишают разума. и это персональная пытка для цареубийцы: внезапно расслышать в теле врага/конвоира/надзирателя/тюремщика запах чужого края, чуждый и опасный. ключевое здесь то, что надышаться не может. джейме тоже становится северянином? джейме становится сумасшедшим? джейме останется собой?
моя любовь, конечно пуленепробиваема. за шагом шаг, по плитке босиком звонко, по льду голой ступней не больно, но холодно. джейме медлит, пропускает волка вперед, странно смотрит в ответ на просьбу, что должна была быть приказом, но едва оказавшись в зашторенном полумраке спальни совершает танцевальное па - железные украшения на запястьях бесшумно скрипят звеньями, плотно впиваясь под кадык вместе с давящими кистями. фиксирует вертлявого, давит сильно, на грани опасной агрессии, на острие ощутимой боли. тянется лицом к волчьему уху , шепчет вкрадчиво, задевает губами, перемежает слова паузами в виде рваных царапин острием языка:
- в следующий раз, когда ты повернешься ко мне спиной, - голос тяжелеет курсом золотых драконов к иным видам валюты, голос вкрадчиво стекает свежевыбритой гладкостью вдоль щеки, окрашивает все еще кровоточащим порезом, греет выдохом раскаленным до седьмого пекла, - я сверну тебе шею. обещаю, старк, - фамилия нежно на выдохе. таким тоном признаются в верности, любви и вечном признании. в чувстве, что преодолеет любое расстояние, время и даже смерть. расслабляется давление, кольцо рук медленно опускается, обводя ногтями ключицы, проходясь по ним каллиграфичными жестами без чернил, горячая пасть зарывается в спутанный мокрый затылок, кусает за загривок, как если бы хотел подцепить и унести за собой щенка. все сильнее в обвод основания шеи, оставляя след ожерелья сливовых гематом, замирая на бьющейся жилке и ее - особенно сильно, особенно долго, до удержания дрожи, до излома в позвоночном столбе, до крика.
но умоляю. убирает скованные руки, толкает в спину вперед, а едва поймав вопросительный взгляд, кивает в сторону правой тумбы. все там. робб послушен и вынимает необходимое, а лев не может перестать его рассматривать, медленно проминая матрас по очереди каждым коленом, подползая медленно, неотвратимо, не переставая рассматривать. собственнически запоминая каждый завиток волос на теле, каждый мелкий шрам, каждую родинку и выступающую кость. а едва робб выпрямляется его снова ловят лассо рук со спины, снова вжимают в себя плотно, крепко, срастись пытаясь, терзая зубами край уха, зализывая пахнущим кровью языком. руки опускаются ниже, царапающе-сильно давят на поджимающийся пресс, все ниже до сжатия.
капкан, из которого не выбраться. хват для одного. движения медленные, мучительно медленные, изматывающе недостаточные, поверхностно-дразнящие при давлении на зафиксированный таз. сквозь плотные шторы едва пробивается густым серым белый день, но он там, вне стен, вне дома, вне комнаты. сумеречный хищник поймал сумеречного зверя и не выпустит, пока не услышит вновь тех самых звуков, на которых заякорился, которых так жаждет, перебирая скользящими пальцами по. умещает подбородок на плече, подставляет потяжелевшую от воды гриву, ловит повернутый к себе рот в укус с продолжением, отбирающим, жадным. вор стонов - не поймаешь.
не нужно стрелять в упор. а когда прерывается, нападает на подставленные беззащитные плечи и спину, сжимая зубы почти с жестокостью, на грани острой боли, собирая реакцию. все забирая себе. отдавая столько же.
он все равно не серсея даже если очень захочет этого. он может только честно.

презумпция невинности и невиновности. размытый горизонт завален и по линзе бьют тусклые северные блики. джейме не слышит, не видит, не способен говорить: из пяти чувств три выведены из строя, а загадочное шестое может только пускать разряды вдоль напряженных мышц что аж от остова костей отделяются в одном стремлении - навстречу. его добыча, его жертва, его трофей. вирус, впрыскиваемый в кровь с кровью, отшибающий молотом мысли и мотивы. молчи, пиздюк, только молчи, завали свою пасть - я разобью тебе рот, выбью зубы, вырву язык только бы ты молчал и не выбивал из этого, не напоминал где я и что происходит, пусть это останется закадрово и для сценаристов.
робб цепляет слова как занозовая деревяшка, бесит и делает это специально.
- мне тебе пасть заткнуть или сам захлопнешься?
это двое безумцев. так на языке врагов звенит нежность и дрожит просьба, но тебе все равно никто не поверит. что-то надрывается между, лопается с глухим треском и проходит по слипшимся телам. кандалы придушивают кисти, от вывернутых рук спазмом воют суставы, а под тобой тает в огне небо. и просит, зовет, умоляет, сыпится, повторяет, вынуждает и помогает привстать и вновь на вертикаль. джейме трудно дышать, но на имя реагирует. смотрит не моргая, чувствует пальцы на горле и запоздало вспоминает о наглухо забытом - лишь когда увидел на воспаленной в темных рытвинах шее.
хочет сказать "и наручники себе забери", но двулично жадный. эта часть необходима; слова напротив.
мчащихся на полной скорости по автобану. щелчок - и знак принадлежности под темной щетиной на чужом горле. джейме облизывает пересохшие губы. звенья цепей перекатываются вместе с двумя растопыренными пальцами, ищущими свое место под кадыком: сжимают неласково, по-хозяйски требовательно, четко под. смотрит в упор, человеком в глаза зверя, зверем в глаза человека, выдыхает шумно, нетерпение выебывает каждый нерв, а сам стремиться выебать рот старка языком так глубоко, чтоб через кожу на шее пальцами почуять. не поцелуй - пытка, завоевание до трахеи. отпускает так же внезапно как вцепился: вдоль чужого торса ниже руками. сука, не смотри на меня так, будто мир весь в одном сосредоточен и даже слепые шторы, выедавшие весь уличный свет, не могут скрыть сияния. после слияния ртов - другого - после просьбы, на имени-зове, вспыхивает цвет дикого огня в радужках. шторы, наручники, ошейник, мытье, бритье, волк, вопросы и мольбы. выбивается из мелодии одной фальшивой нотой только взгляд в котором прямая трансляция мотива. лев смотрит и не может верить. перечисление символов есть ответ, не взгляд, не имя с искусанных губ, только которым говорить может.
сучий щенок, какой же ты..
-нет.
это две повести.
- на меня смотри, - лбом в лоб вдавливается, возвращая слова-вкладывая обратно. - молча, - ланнистер мстит, ланнистер все понял и хмурится, отступать все равно глупо - тело воет и рвется, оно субъективно хочет и объективно очаровано всем, что видит, трогает, ощущает. сначала кончиками пальцев, не слишком удобно в захвате, но как есть, по горячему, ждущему, вверх вниз, дразня. - смотри на меня, - раз волчонок хочет игры и готов играть в разгар войны - он получит.
ставшие бестселлером романом. этому лицу идёт и радужная мыльная пена и фиолетовая гематома с бурым кровоподтеком; ему идёт алый след разбитых губ, мертвенный северный иней, рябиновый ожог смущения на скулах точно грудки снегиря, лихорадочный блеск сапфировых глаз. это лицу идет мучительное удовольствие и трепет недостаточности, напряжение и нетерпеливое движение бедер навстречу, почти вымаливание. лев прищуривается, захватывает в плен нижнюю губу ртом, а двумя ладонями захватывает сорванный вой старка, проходит поверху и ускоряется. пытает снова замедляясь, не давая желаемого.
и нет никаких сомнений. а потом толкает в грудь от себя, роняет в скрипнувший пружинами матрас, тянется за вытащенным из тумбочки. все происходит быстро, но неуклюже: проминаемая под коленями кровать, бессловестно раскинутые в стороны ноги, пластиковая крышка стекает с покрывала на пол, лязг цепи и послушно-скулящее подставление. робб нанизанный ерзает, выгибает пятнистую шею, не стесняясь поет - звучит - как джейме и хотелось. любуется им, податливым, подставленным, покорным, каждый перекат мышц. с резиной возникают сложности. отплевывается уголок фольги, а раскатать не выходит в капкане рук. помогают чужие пальцы горячие, дрожащие, суетливо-трепетные. джейме подстраивается, умещает одно колено на голом плече и забирает старка себе немедленно.
что происходит такое. лицом к лицу, блядь. последняя собранная в слова мысль. старк для него придуман был, под него выточен, для него семерыми создан. [бесит] неудобно, сложно, но трясет до звона в ушах, необходимо быстро, жадно, до скрипа кровати, до беспомощно протянутых рук - не дотянешься, умирай. умирай подо мной, умри подо мной, отзывайся теми нечеловеческими нотами, что только ты и можешь выдать. сверли небесным взором, зови чуждым языку именем, проси, умоляй.
- сам, - только и удается на рыке выдавить, на человечьем языке. кандалы мешают, а он все равно красуется, он все равно выгибается, демонстрируя себя, сталкивается с ним на пределе возможностей, выламывается в позвоночном столбе. и снова спускаются красно-золтые стяги, снова зелень глаз топит все окружающее, снова теряет себя будто и не было никаких себя и было только - оба. в одном.
это либо безумие. сука. как я тебя ненавижу. как от тебя оторваться, как перестать. никак. пустое. только мечтать скулеж изгрызть с распахнутых губ, ошейник затянуть до треска, на цепь посадить, только не прекращать, только пальцы в бедро до гематом вжимать неистово. только себе забрать до последнего.
либо нет её вовсе. самому - нет. принцип ебучий, от которого все существо горит и протестует, но нет. вновь услышать имя свое на самой высокой ноте. довести. все, чтобы волка юного по простыне разматывало, гнуло под немыслимыми углами, звуки распирали диафрагму. джейме здесь для него, про него и чтобы он. где-то на задворках неистового внутричерепного простую истину: не он ебет, а старк собой трахает. он тут нужен для его - принца севера - удовольствия.
королевская блядь? блядь, похуй. джемйе впервые закрывает глаза и долгожданно стонет. лат нет. щит с мечом сложен. нет ничего, все здесь.
до самого конца.

мокрая простынь забивает глотку, ползет по обсохшему наждаку языка и в гортань стремится, закупорить вздохи, задушить к ебанной матери. встать поперек горла и удавить льва отчаянно жрущего постельное. он так стоны давит и себя заодно, он так переживает взрыв беспомощно извиваясь в позвоночнике изламываясь будто под кожей горб размером с гору, будто под ребрами мотор плюется искрами и срывает раскаленные в алый ограничители. джейме смотрит на побелевшие кисти, наливающимися синевой ссадинами под стальными кольцами и хрипло, смыкая мокрые ресницы, выталкивая из себя слюнявую ткань, смеющийся сипло и почти безумно смеется.
ему так пиздато не было лет с шестнадцати.
в моей руке твоя рука. семеро простят и не осудят: кончая во время жаркой ебли крайне трудно думать о родине. моральная составляющая вместе с позывами к чести закончилась с появлением черного аккуратного отверстия между бровей безумного короля. джейме никогда не расскажет и не признает, что не думает о серсее когда трахает не ее. здесь было все честно до тошноты. робб старк отдается как будто этот день последний в жизни и завтра не наступит никогда, а значит, берет все от момента. и львиное смешивается с волчьим, и два хищника переплелись нервной системой, сделав ее общей и оба подстегивают друг друга на больше, на сильнее, на глубже и безжалостней. мальчишка и вовсе берегов не видит - кричит от боли и кайфа, ебется о ланнистера сам, просит, умоляет, подставляется и смотрит так липко да глубоко, что где-то в космосе точно погасло пару планет, а хвостатые красные кометы сигнализируют о рождении чего-то страшнее драконов.
пожалуйста пожалуйста джейме. джейме. джейме, джейме, джейме пожалуйста.
даже захотел бы отказать [проучить/сопротивляться/оскорбить] - не смог бы. король севера отдается как жертва насильника да вот только кто из них жертва вопрос открытый.
и я, безусловно, первый. когда гаснут красные кометы - зажигается зеленый огонь. ланнистер хочет курить до воя, раскаленной спиной слился с влажной простыней и не разделиться больше без хирургического вмешательства. это не брызги пузырей шампанского, это многолетний коньяк тяжелым теплом гудит в венах, разносит истому по изломанному в конвульсиях кайфа телу. джейме было пиздато так, что он и не скрывает, не отворачивается и не отрекается. признается неловкими опухшими пальцами в узле на латексе, безвольно скатившемся на пол. потом помоет пол обязательно, потом. когда темные шторы перестанут стекать на пол по окну, когда заглохнет в ушах эхо неритмично бьющейся о стенку спинки кровати, когда в легкие перестанет поступать воздух с характерным сладковатым привкусом и не будет мазать гланды недостаточностью.
горечь приходит позже. она застеклила роговицы и стесала с кожи верхний слой эпидермиса, подсушило млечные бусины на курчавой темной дорожке чужого живота, помогла разделить два несинхронных дыхания и задало амплитуду полета мысли: вся кровать пропахла им(и). как теперь спать здесь? как теперь себя отделить? а что есть ты теперь?
мне не нужно твоё "наверняка" -джейме привык быть секс-куклой для серсеи и только ей дозволено использовать его лишь  как красивый золотой член. роббу он этого не простит даже за все его пожалуйста. даже за долгожданное за месяцы [сколько? сколько месяцев я тут?] нарушение целибата пленника. даже за ошейник, просьбы и крики. особенно за ошейник и грязные просьбы и крики.
джейме ослушался приказа не_своего_короля и если старк и просил пощады, то лишь в своей голове. джейме все равно помнит кто он, с кем он и где он. чьи приказы не будет исполнять даже если сталь колец затянут ему на шее.
только фыркнет во мрак комнаты, вспоминая финальный вой, когда смог перекатиться и протянуть окольцованные руки. робб задергался и захныкал так жалобно и благодарно, что это даже понравилось. хватило всего нескольких движений, чтобы суровый король севера скулил как восторженный мальчик, обжигая живот и чужие пальцы жидким жемчугом. это было даже красиво и даже слушать приятно.
но это не отменяет послевкусия с вполне конкретным посылом: добро пожаловать в свой личный ад, королевская золотая шлюха.
сегодня будет достаточно простого "наверно" вращает запястьями в жестоком объятии "нежности". раскинулся выброшенной медузой на берег. дышит почти тихо, смотрит почти ясно, думает почти трезво.
в темноте шепчет почти ласково. с гвоздя стачивают стальную стружку и покрывают ей ванильный бисквит вместо кокосовой посыпки.
- а ты истинный король, мальчик, - задирает, не может без этого. горечь жженым в пепел чаем заволакивает нёбо, налетом серым на клыках остывает и жмет в груди гадкое. - все короли извращенцы и ты не исключение. после всего этого ты пойдешь обниматься с деревьями и исповедоваться ?
джейме с трудом поворачивается на бок. джейме смотрит упрямо прямо, но щурится сытым мокрым львом, что даже во время сочной ебли не перестал ощущать давление чужого ошейника что обманчиво стянут на чужом горле. джейме понимает, что щенку бесполезно задавать вопросы и потому звучит утверждением.
- получить золотого льва ланнистеров в койку и реализовать с ним все свои фантазии. держать на цепи и скармливать ему своих людей, чтобы с ума не сходил. мыть, брить, одевать, кормить, а чтоб не выебывался сильно - запугать волком. при всем этом ты ненавидишь джоффри.
джейме смотрит так, будто его шкура уже успела насовсем остыть. джейме улыбается так, что лучше бы он орал или дрался.
- упал на дно, и метроном по тебе считает в тишине. ты отвратительней сестроеба, цареубийцы, генерала и клятвопреступника, что выбрасывает детей из окон и ломает кузенам черепа о батареи.
почти сплюнул.
- король которого мы заслуживаем.